Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

То умиленья тихая слеза, –
И вдруг исчезновенье без ответа,
Сиянье звезд и моря бирюза.

Дремлют голые в саду платаны,
Старые приятели мои,
Пригибаясь мерно, как тартаны,
Хором с них ликуют воробьи.

Словно пыльные висят крыланы
Шарики семянные в тени,
На лиловые в ветвях лианы
Кажутся похожими они.

Лишь один остался лист дрожащий,
Золотой, проеденный червем:
Это я качаюсь в голой чаще,

Это я, повешенный живьем,
Атом бесполезный и скорбящий,
Дух, давно ушедший в Божий Дом.

Когда в ночи свирепый осьминог
Охватит сердце склизкими плетями,
И я кажусь себе в острожной яме,
Где никакой уже немыслим Бог;

К тебе, дрожа от головы до ног,
Я прижимаюсь хилыми руками,
Чтоб жить нерукотворными мечтами
И в облаках достроить наш чертог.

Давным­давно, как изумрудный плющ,
Вокруг тебя обвился я, мой Ангел:
С тобой в пыли земной я вездесущ,

С тобой при жизни в ангельском я сане,
С тобой в страданьи вечном всемогущ,
С тобой мечтаю о священном Ганге.

Гремит громадный красный камион.
Из­за угла автомобиль навстречу.
Меж ними я бреду на Геликон,
Но никого безумьем не калечу.

Пришел конец мой. Жалкий детский стон.
Сейчас пред Богом я за всё отвечу...
– Спаси, святая Роза из Ромен!
Безвинно я попал на эту сечу! –

Вдруг кто­то окрылил мое плечо,
И, как кузнечик, я свершил скачок,
Молясь своей Мадонне горячо,

Как палестинский в старину ходок.
Меня спасло вмешательство твое,
Мой чудотворный, алый мой цветок!

Декабрьское малиновое солнце.
Парчой покрыты ожерелья гор.
Рубинами горят у вилл оконца
И кипарис, угрюмый Святогор.

Броней одеты из червонной бронзы
Селяне, пашущие косогор,
И пинии, идущие как бонзы
Процессией в завороженный бор.

Малиновый я сам меж красных ягод,
Запрятавшийся в терния шипы,
И хочется небытия мне пагод,

Где золотые светятся столпы.
Я молодею с каждым часом на год,
Завидя Божьи в естестве стопы.

Небо – пелеринка институтки,
Горы – Сандрильоны сапожки,
В горностай оделся лес для шутки,
В белых шапках бродят мужики.

Ослики в пуховых белых куртках,
Белые у гончара горшки,
Белые сидят на клетках утки,
Без перчатки белой нет руки.

Будто все свалились с неба звезды,
Горностаем чистым нас покрыть.
В белых саванах стоят погосты,

Что навеки усмиряют прыть.
Это вечности святой форпосты, –
Хорошо совсем, совсем не быть.

Меж черных стен взвивается спираль.
Гора незримых в темноте ступеней.
Я поднимаюсь... Преисподней шваль
Трясущихся касается коленей...

Я здесь живу, но попаду едва ль
В свою обитель: помутился гений,
Подгрызла сердце вечная печаль
И хороводы скорбных сновидений.

Повсюду стены, не найти дверей,
Трясется ключ в застынувшей руке...
И я уже не Божий иерей,

А узник жалкий в каменном мешке.
Ступени вверх. Ступени вниз... Скорей,
Скорей, спасенье в гробовой доске!

Тебя искал полжизни я на свете,
Полжизни жил, творя стихи с тобой, –
И в солнечной неслися мы карете
На звездный пир в пустыне голубой.

Мечты любила ты в моем Завете,
Живя стихами, как цветок любой
Живет лучами призрачной кометы,
И опьянялись ритмом мы с тобой.

Что в том, что мы лазоревые тени
Скользящих над пустыней облаков
И что живем лишь несколько мгновений:

Как пчелы, мы живем нектаром слов,
Как мотыльки, узором сновидений,
Не чувствуя ни яви, ни оков.

Что остается впереди? Могила,
Сосновый, лесом пахнущий кокон,
Хоть я большая творческая сила,
Светящая из тысячи окон.

Кумейская сулила мне сивилла
Загадочный и величавый сон,
Но жизнь моя, как облако, проплыла,
И я давно покинул Геликон.

Классические все увяли мифы
И Фидия величественный стиль.
Мятежные сыны мы Гога – скифы,