Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

29

– Но где ж могли найти мы в этом мире
Твои, Отец Небесный наш, следы?
Не в Ангелов мы жили чистом клире
И навидались мировой беды.
Кровавые повсюду лишь сатиры
Безумствовали дико без узды.
Утопий развевалися паниры,
Антихриста безбожные суды.
Да и в раю земном на Амазонке
Всепожирания один закон
Царит меж тварей в пропитанья гонке,
И так наверно было испокон:
На башне только да в крылатой джонке
Спасение, и жизнь не только сон. –

30

– Несовершенна творческая глина,
Хоть совершенен в сердце идеал,
И без Единородного я Сына
Совсем напрасно жизнь бы создавал.
Лишь в красоте приемлема картина,
Чудовищный вселенной карнавал,
Безбрежности сверкающей былина,
Безвременный бушующий провал.
Я без конца творю и без начала
И никуда вовек не доплыву,
Нет отдыха мне, нет нигде причала,
И негде преклонить седую мне главу,
И повторять я должен всё сначала,
И всё творенье я переживу. –

31

– Отец, Твое страданье нестерпимо,
Раз Ты не веришь в творчества закат,
И вечности невероятна схима,
И звездный тяготит Тебя брокат.
Но жизнь опального ведь серафима
В аду земном, где всякий супостат,
Где и следа уж Твоего не зримо,
Где на крест я всю жизнь свою распят,
Твоих мучительней тысячелетий!
В забаве праздной нанизанья слов
Как неразумные живу я дети.
От перелива я устал стихов,
Устал от символов и междометий
И наяву Тебя приять готов!

32

– Опальный Ангел, сын мой первородный,
Ведь я во всем, ведь я в твоей душе,
Мятущейся, скорбящей и свободной,
Ведь я в степи на снежной пороше,
В волне вздымающейся и холодной,
В шуршащем сладострастно камыше,
В глазах твоей невесты превосходной,
В страдающем на дыбе экорше.
Ищи меня в ничтожнейшей детали,
В подножном каждом на поле цветке,
Ищи в необозримой звездной дали!
От вечности я прячусь в уголке,
От безграничного в живом кристалле,
От творчества в атласном мотыльке.

33

Твори, мой сын, твори из сновидений
Венец терновый на мое чело.
Святые лишь и создающий гений
Способны побороть земное зло.
Твори из слова и своих сомнений,
Сожженное не забывай крыло.
Ты – лучшее из всех моих творений,
Вокруг тебя в самом аду светло.
Жизнь – только сон, когда не веришь яви,
Как вся вселенная – один лишь сон.
Строй храм себе на тучах пятиглавый,
И ты услышишь колокольный звон
И Ангелов, скользящих через травы,
И узришь мантии моей виссон. –

34

Вдруг всё исчезло. Снова на пироге
По зыбкому мы плыли серебру,
И не было препятствий на дороге.
Река не уступала уж Днепру,
Прошедшему через свои пороги,
И кое­где уж жалкую дыру
Мы проплывали, где дикарь убогий
В шалашике жил, словно на пиру.
Однажды ночью мирный наш сожитель
Уполз куда­то в первобытный лес,
Он тоже был когда­то райский житель,
Привыкший к музыке лесных чудес.
И сам я неохотно старый китель
Надел, как будто бы со сцены слез.

35

И задымились всюду пароходы,
И застучали нудные моторы.
Загоготали что­то о свободе,
Враждебные на нас бросая взоры.
Потребовали паспортов при входе,
Из­за мартышки затевали споры,
И были мы в совсем чужом народе,
И нужно было прятаться за шоры.
Пришли фотографы снимать крушенцев
И журналисты, словно стая ос,
И спрятались мы за Христа Младенца,
Что к нише храма древнего прирос...
Потом проснулись в городе Лоренцо
Меж лилий красных и душистых роз.

36

В недавно побеленной комнатушке
Ночная творческая тишина.
Вблизи на ослепительной подушке
Лежит, как Ангел, спящая жена.
Из полутьмы я вижу безделушки,
Портреты мертвых, переплет окна,
И книги, рукописи да игрушки.
Я не в объятьях сладостного сна,
Хоть Гипноз и стоит на шифоньерке.
Я дома у себя, хоть видел Бога
Так ясно, как тома на этажерке.
И не пил я дурманящего грога,
А как ракета лишь при фейерверке
Взвился, чтоб отдохнуть во сне немного.

37

Сон – половина жизни нестерпимой,
И лучшая наверное из них:
Во сне крылатые мы серафимы,
Во сне струится серебристый стих.
Все утомленные юдольной схимой
Находят лишь во сне себя самих,
И мир, на мозговом экране зримый,
Важнее очевидностей нагих.
И даже Смерть, стучащаяся в двери,
Не что иное, как последний сон,
Где все осуществляются химеры,
Где с Богом запою я в унисон
Космической трагедии размером
На сцене храма с тысячью колонн.