Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Хотя и в нем какой же прок!
Ведь под земли меня покровом
Ждет тот же непонятный рок,
Как и под солнечным альковом.

Помимо строгого сонета,
Нет никакого назначенья
У поседевшего поэта,

И на песка исчезновенье
Глядит он с горечью аскета,
Шепча бесплодные моленья.

У каждого свой Ангел есть Хранитель,
Но и презренный есть домашний бес,
И не проходит уж вблизи Спаситель,
Чтобы изгнать его в исподний лес.

А он страшней, чем древний Искуситель,
Ни власти не сулит он, ни чудес:
Он каждодневный в черепе наш житель
И баламутит образы небес.

Он сердце нам сжимает, как тисками,
И вызывает нестерпимый страх,
Он с тайн срывает дерзкими руками

Завесы все: святыни без рубах,
Мечты как проститутки меж гробами,
Свобода – палисад кровавых плах.

Кто это в дверь стучится ночью,
Когда я к Божью средоточью
Лечу, больное бросив тело?
Кому ко мне какое дело?
Не Смерть ли то стучит клюкой,
Нежданно появясь за мной?
Иль это Оленька­голубка
Пришла спросить, готова ль шлюпка?
Иль это к классовому року
Вести явились лежебоку?
Иль веточкой стучит сирени
Весна, войдя неслышно в сени?
Ах, не будите полуночью,
Когда я к Божью средоточью
Лечу на радужных крылах,
Преодолев исподний страх!

Вдали по склону древний городок.
Вблизи журчащий в травах ручеек.
Храм Весты виден, древний римский мост,
Меж кипарисов пасмурных погост.
Налево деревцо почти нагое,
Задумчиво стоящее в покое.
Посередине под воздушной аркой,
Подрезанная ножницами Парки
Святая в обмороке Катерина,
Сиенского народа героиня,
В доминиканском снежном облаченьи,
Упавшая от сладости молений.
И две монашки, белые как снег,
Поддерживают павшую от нег.
А на руках святой горят стигматы,
Христовых ран святые отпечатки.
И сам Он белоснежный, как Жених,
Из туч читает подвенечный стих.
И умиление нисходит в душу,
И перед смертью я уже не трушу:
Она последний творческий экстаз,
Надежда на виденье Божьих глаз.
Смерть – обморок, смерть – перевоплощенье
Бесцельного юдольного мгновенья,
Смерть – капельки ничтожнейшей слиянье
С морской необозримости сияньем,
Смерть – очищающая всё стихия,
Смерть – нескончаемая литания.

Когда начнешь средь полуночи
Во мраке подводить итог,
Вдруг широко раскроешь очи,
Увидя, что остался Бог,
Один лишь Бог в столпотвореньи
Непостижимом на земле,
И всё развенчано творенье,
В кромешном потонувши зле.
Лишь Бог остался во вселенной
В венце неугасимых звезд,
В лазурной мантии нетленной,
И слезы льет Он на погост,
Где атомические бомбы
Испепелили злую тварь.
Чудовищные гекатомбы
Небесный созерцает Царь,
Да я, Его исподний голос,
Разбивший грустную псалтырь.
И не один спорынный колос
Не украшает больше мир.
Меж черным пеплом слезы Божьи
Лежат как палевый жемчуг,
На рыбий глаз они похожи,
Удушья в них немой испуг.

Нет ничего бездушного в природе:
Последний камень под забором жив,
Последний пень гнилой на огороде
Под серебром причудливых олив.
И сам в гробу еще живым я буду
От тысячи немых метаморфоз.
Лишь присмотрися к творческому чуду,
К корням расцветших надо мною роз.
То цветик выглянет из чернозема,
Какой­нибудь кровавый маков цвет,
То скарабей из костяного дома
Поднимется на полуденный свет.
То бархатная бабочка взовьется
На выросший на холмике цветок,
И многое еще со дна колодца
Усилит жизни пламенный поток.
И меж смолистых веток кипариса
Мой дух бесплотный будет шелестеть,
И в каждой ягодке я барбариса
Как щечки буду детские гореть.
И камень мне свою расскажет повесть,
Как он с руки Создателя стекал,
Как с алтаря будил людскую совесть,
Как колыхался меж морских зеркал.
Какая б ни была в душе усталость,
Не стану проклинать я этот мир,
Где погостил я самую лишь малость,
Где призван был на Аполлона пир.

Нет у меня отчизны, нет народа,
Не немец я, не русский, не Волошин,
И безграничная во мне свобода,
И безграничностью своей я скошен.
Пылинка я космического света,
Проникшая на миг в исподний мрак,
Создателя шальная эстафета,
Забившийся в подводной щели рак.
С улыбкой я гляжу на ухищренья
Понять или исправить Божий мир,
И чтобы жить, пишу стихотворенья,
Касаясь струн неотзвучавших лир.
Исколесил я мысленно всю вечность,
И нового нигде мне не найти,
И если бы не жизни быстротечность,
Пришлось бы в пропасть броситься с пути.
Но пройден путь, и кубок выпит желчи,
Окончился юдольной жизни сплин,
И в лучик световой под хохот волчий
Непризнанный вернется Божий Сын.