Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

В зеленых франтоватых фраках
Платаны спят у ручейка
И при незримых ветра знаках
Покачиваются слегка.

Какая сказочная прелесть
В зыбленьи радостных ветвей,
Как очаровывает шелест
Зеленых в синеве камей!

Зеленый ропот волн и леса –
Стихий свободных голоса,
Весны мистическая месса,
Взносящая на небеса.

Атласные недаром тучи
Почти касаются ветвей,
Чтобы наслушаться созвучий
Под сводами лесных церквей.

Как соловей, я сам в концерте
Мечтательный подчас солист,
Когда не думаю о смерти,
Когда от всякой скверны чист.

Черный остров пиний темных
Где­то за стеной,
Анфилада зал огромных...
Тишина. Покой.
Эхо слышится под сводом
Строгих мертвых зал.
Рок дворянским этим родам
Жить здесь наказал.
На тяжелых кринолинах
Кончился весь ряд
Дам прекрасных на картинах.
Мертвые глядят
С порицанием из рамок
На пигмеев рой,
Что, шумя, явился в замок
Праздничной порой.
Меж классических пейзажей
И ночных аллей
Куплей занят и продажей
Селянин­плебей.
Я один, как волхв восточный,
Еду за звездой!
Я король ведь лоскуточный
С дивною мечтой.
Черный остров пиний темных
Где­то за стеной
Привлекает нас, бездомных
Рыцарей, порой.
Даже в залах этих гулких
Мертвые глаза
Стоят по жаре прогулки,
Стоят, чтоб слеза
Пролилась и для Гекубы
В каменном гробу:
Страшного суда уж трубы
Слышатся вверху.

Наставив из ладоней шоры
На чутко внемлющие уши,
Я слушаю, как в речке хором
Поют влюбленные квакуши.
Речушка – жалкий наш Mugnone,
Известный на весь мир, однако,
Прославленный в Декамероне
В новелле с хитрым Буфальмако.
На красном мостике стою я,
В зеленую гляжу водицу,
Где тенора поют, ликуя,
Чтоб хоть одну признать сестрицу.
Вот, вот они: глаза­червонцы
Из­под зеленых видны фраков,
Последними лучами солнца
Освещены они меж маков,
Пылающих как капли крови,
Пролитой кем­то на откосе.
И я, исполненный любови,
Гляжу в них, будто бы в Хаосе
Нет глаз загадочно­лучистей,
И кажется, моя в них юность
Видна полней, чем в звезд монисте:
Моей души в них многострунность.
Степь черноморскую я вижу
На дне квакуши глаз холодных,
Всё, что люблю и ненавижу,
Портреты в платьях старомодных.
И это сонное adagio
Мне грустью наполняет сердце,
И слов загадочная пряжа,
Как восхитительное scherzo,
Звучит из сумерек кровавых,
И превращаюсь я в квартины,
И превращаюсь я в октавы,
И рай встает из вязкой тины.

На холме одинокий кипарис
Стоит, как строгий теневой абрис.
Под кипарисом позабытый склеп,
Для яселек Спасителя вертеп.
Когда над деревом взошла луна,
Казалась мне кометою она
С алмазовым рассыпчатым хвостом,
Как та, что в Вифлееме над Христом
Остановилась, приведя волхвов
В сообщество убогих пастухов.
И радостных исполнен я тревог,
Как будто сызнова рождался Бог,
А я Креститель дикий Иоанн,
Готовящий пути чрез океан...
Ах, неужели снова Божий Сын
Среди людских появится пустынь?
Нет, это невозможно, раз слова
Бесплодны все, как сорная трава.
Но, к счастью, то лишь бледная луна,
И никакая Мать уж не должна
Рождать Мессию для слепых людей,
И никаких нет стоящих идей.
И сам я – глас вопьющий средь пустынь,
И невозможен нынче Божий Сын:
Нет ни комет, ни путеводных звезд,
Весь мир – один кровавый лишь погост.

Я ветер, хлопающий ставней,
Я пузырек волны морской,
Катящйся куда­то плавно,
Но я отравлен весь тоской.
Я капля, что стучит в окошко
Прохладным пальчиком своим,
Извилистая я дорожка,
Ведущая зачем­то в Рим.
Действительность, старуха злая,
Зачем тебе алмаз морской,
Что, горы волн опережая,
На скалы катится с тоской?
Я радужный лишь шарик пены,
Отравленный давно, как ты,
Хоть и взлетающий на стены,
Влюбленный в синие мечты.
Из тучи я алмаз, упавший
На пыльное тюрьмы стекло,
Не любопытный, не алкавший
Искоренять земное зло.
Кто хочет отразиться в капле
Миниатюрной, подожди,
Пока на страшном клюве цапли
Не буду я иль на груди
Пречистыя с мечами в сердце,
Как горькая из глаз слеза,
Пока в передзакатном scherzo
Не заблещу, как бирюза.
Я всё, что есть, хоть жалкий атом
Я Божий только на земле,
И я исчезну в непочатом
На изумрудовом крыле.