Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Италия! Мученица наша,
Горька твоя из века чаша;
За мнимого величья час
Ты распята на крест, как Спас!

Какая тихая агония
В больницы мертвенном саду!
Пятисотлетняя павлония
Склонилась тихо на гряду.

Вокруг певучие аркады
Филипповых учеников,
В квадрате облаков громады
Без очертаний и оков.

Больных глядят из окон лица
На великана смерть в саду,
Испуганная сверху птица
Кричит, как грешники в аду.

Его, наверно, Марко Поло,
Что первый посетил Катай,
Привез для Папского престола
Иль в новый флорентийский рай.

Он видел в годы Возрожденья
Перед мертвецкой, как тела
Анатомировал Мантенья,
И подле страшного стола

Стояли два Архистратига
И Леонардо с бородой,
И тайны открывалась книга
Пред живописцами порой.

Он видел новые Афины,
Перерастя дворцы вокруг,
Он видел города руины,
Паденье, рабство и испуг.

Он созерцал, он цвел багрянцем,
Он ничего не зная знал,
Но, утомленный долгим танцем,
Он меж аркадами упал.

Он видел смертные страданья
Бессчетных смертников вокруг,
Он – самый тихий сын созданья,
Не зная, что такой испуг.

Она стояла у окошка,
Внизу пустынная дорожка:
По ней явиться должен сын.
Солдат немецкий лишь один

Из-за угла глядит в окошко.
Ей жутко от него немножко,
Она спускает жалюзи...
От страха мысли не в связи...

Но немец заприметил руку,
Поднял невиданную штуку...
Пальнул. Попал. Как спелый плод,
Распался череп, за народ

В стольких страдавший госпиталях,
При жизни кровяных деталях.
Усталый разлетелся мозг,
Как одуванчики в мороз.

Профессор-муж собрал осколки
И мозг разбрызганный... Иголки
Употребил, кривой ланцет,
И страшной раны словно нет.

Запахло сулемой, карболкой...
И мертвая лежит уж пчелкой
Преставившейся на столе
Под образами в уголке.

Два сына пали на колени,
Бледнее полуночной тени,
Недоуменные, без слез.
Букеты появились роз.

Неумолимые мортиры
Громят соседние квартиры,
За окнами бои вокруг.
Молчанье в комнате. Испуг.

Зачем всё это? Правый Боже!
Вопрос является всё тот же.
Увы! наверное, сам Бог
Ответить на него б не смог.

Неумолимые мортиры
Громят соседние квартиры.
Под мусором тела лежат,
И хоронить их не спешат.

Стоит кокон людской в гостиной
Меж мебелью дедов старинной,
А рядом жизнь, совсем как смерть,
Как запечатанный конверт

С всеобщим смертным приговором
И строгим каждодневным взором:
Пьют кофе, суп едят пустой
И шепчутся весь день с тоской.

Бегут от бомб шипящих в погреб,
Предательской внимают кобре,
И гроб тогда один стоит,
Как мертвый в келье эремит.

Как восковые изваянья
В паноптикуме, без сознанья
Профессор-муж и сыновья
На страшной грани бытия.

Без сожаленья, без проклятий:
Механика дневных занятий
И в бездну устремленный взор
Да небу синему укор.

По временам, склонясь у гроба,
Как три убогие микроба,
Они словами литаний
Боролись с голосом стихий.

И это продолжалось сорок
Ночей кошмарных, целых сорок,
Пока зарыли прах в земле, –
И стало пусто в уголке,

Так пусто, что хотелось снова
Себе мучения такого
И матери, хотя б в гробу,
С кровавой раною на лбу.

Зыбится предо мной Сахара,
Как золотистый океан,
Чудесная в пустыне чара
Необитаемых лишь стран.

Червонным кружевом покрыты
Вокруг песчаные бугры,
Самумом все они изрыты,
Как драгоценные ковры.

Над океаном желтым море
Небесное, крови алей,
Что вечности таит во взоре
Лазурный чистый мавзолей.

Кой-где лежат верблюжьи кости
Иль павший в стычке бедуин,
Но редко кто приходит в гости
Сюда, коль он не Божий Сын.

Я Божий Сын, и я в пустыне
Хожу нередко, как Иисус,
Когда в душе моей святыню
Вползет сомнения искус.