Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Тайна Время, Тайна и Пространство,
Тайна Жизнь и всяческая Сила,
Тайна луга майское убранство
И для всех раскрытая могила.

Ни одно еще там истуканство
Жажды знания не утолило,
И Науки гордой самозванство
Сфинкса спящего не разбудило.

Да и там ли, да и так ли ищем,
Где найти возможно что-нибудь?
По земным подвалам и кладбищам,

Хоть ты там учен как хочешь будь,
Навсегда останешься лишь нищим,
Горделиво выпячившим грудь!

Я недоверчиво, как Захария,
Внимал, когда раздался голос громкий
Внутри меня божественного трио,
И разума худые посторомки

Не бросил в бездну, оборвав, с горы я,
В непроницаемые всем потемки,
Хоть и твердил подчас Ave Maria,
Когда врезалась бечева котомки

В плечо, уставшее от бездорожья.
Теперь мне за сорок, всё реже, реже
От истины могу отличить ложь я,

И потому в чудовищном Пленбеже
Мне красота всего дороже Божья,
Доступная прозревшему невежде.

От тысячи я не истлел горений,
От миллионов смертей не погас,
Всё сызнова душистый куст сирени
У Понта ищет верный мой Пегас.

На кладбище цветет Преображенском
Над матери надгробной он плитой,
Приветливо смеясь над возрожденским
Моим обличьем, над моей мечтой.

Там сотни раз читал я, что «geboren»
Была она тогда-то и «gestorben»,
И сотни раз пред Тайною покорен
Стоял я там и непостижно скорбен.

Там, лбом склонившись на горячий мрамор,
Однажды я как безутешный плакал,
И Купидон, что над кузиной замер,
Смеялся, опираясь на свой факел.

Но от благоухающей сирени
Две кисти мне склонились на чело
И тихо так, совсем без ударений,
Шуршали, как парящее крыло:

«Не плачь, не плачь напрасно, мой соколик,
Жизнь – непонятный Боженькин каприз,
Но от нее очнешься, бедный Толик,
В сиянии потусторонних риз!

Не плачь, не плачь напрасно, мой сыночек,
Вселенная твоих не стоит слез,
Тебе навстречу принесу веночек
Я из алмазовых небесных роз.

И приведу к лучистому чертогу
Тебя, сироточка мой дорогой,
И поклонишься ты, сияя, Богу
И станешь там совсем, совсем другой!»

«Ах, мама, мама! Где ты? Это голос
Я слышу ведь полузабытый твой!» –
Нет никого. Лишь эпитафий полос
Касался рдяно солнечный прибой.

Но кисти вновь душистые сирени
Так сладко-горестно затрепетали,
Как Ниобей-Мадонн у Гвидо Рени
Пурпурно-синие на плечах шали.

«В цветах, сынок, моих мощей частицы,
Мой гроб объял корнями этот куст,
И скоро всю меня обреят птицы,
Истлевший гроб мой скоро будет пуст!»

И обнял я, рыдая, леторасли,
И целовал душистые цветы,
Пока небесные шелка погасли,
Пока во мрак сокрылися кресты.

Но уходя, пышнейшую я ветку
На память об умершей отломал
И бедную свою украсил клетку
И лето с ней у моря продремал.

Цветы увяли скоро, но рогатку
Я вырезал из ветки дорогой,
Она креста мне заменит печатку
В час смерти на груди моей нагой:

Мощей в ней материнских есть частица,
Мощей большой страдалицы, мой друг;
Быть может, я не голубая птица,
Но тайны и во мне замкнется круг,

Но мать моя – такая же Мадонна
С семью мечами в сердце для меня,
Как Мать животворящего Грифона,
Закланного за Идеал Агня!

Ее здесь нет, в лазоревой палатке
Она букеты вышивает звезд,
Но есть частицы от нее в рогатке –
И я над ней как черный плачу дрозд!

Я на бушующем был океане
Когда-то одинокою скалой,
Валов космические мне пеаны
Не заливали гордый аналой.

И истину в искрящемся стакане
Я пил такой возвышенный и злой,
Что всякого, кто не был в нашем стане,
Каленой я закалывал стрелой.

Но заверти неутомимой Сциллы,
Харибды наглой, глиняные ноги
Мне под конец со смехом подточили,

И грохнул я, как эллинские боги,
Как бык, которому жрецы вонзили
Кинжал, на Еговы алтарь двурогий.

Теперь в бушующем я океане
Гонимая громадами соломинка,
Нет у меня ни цели, ни деяний
И вся вселенная моя хороминка!