Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

В трагизме вечера с веселостью козлиной
Немые призраки проходят предо мной.
Костер, танцующий у заросли речной,
Телодвижениям внимает Магдалины.

Деревья черные молчат, как исполины,
Насытившие плоть широкой тишиной.
Над ними плавает ладьею костяной
Печальный профиль твой, предатель неповинный.

Плыви мучительно в мерцающую высь,
На ветке облака угрюмо удавись
И пеной мыльною пролей на землю лаву.

Я вижу, как дрожит синеющий твой рот,
Ты заслужил свою чудовищную славу,
Ты для бессмертия созрел, Искариот.

Я самого себя признал давно,
Из книг своих эпиграфы беру я.
Мой конь крылат, его лучится сбруя,
И стремя теплотой озарено.

Я время пью, как древнее вино,
Лаская ночь и сумерки целуя.
Воспойте ж мне, народы, – «алиллуя»,
Ведь и мое лицо темным-темно.

Неравнодушный к мертвецам, сырые
Гробницы в нем… Но я не гроборыя,
Взрывающий могильные холмы.

Что делать мне, – в убранстве песни тленной
Гуляющему по пространству тьмы
Безумному наезднику вселенной.

Ты в шуме тишины неслышно шаркай
Подошвами сандалий за окном…
Пусть мир – восьмичасовый эконом, –
Войди в мой дом любовницею жаркой.

Мы будем хохотать над старой Паркой,
Сидящей над пустым веретеном,
Мы в парк уйдем, и там в дыму ночном
Мы встретим свой триумф под звездной аркой.

Нас будет мчать луна, в ее росу
Тебя единственную унесу,
Тебя, чье тело – будущая книга.

Я крикну: ты, как ночь, прекрасна – стой.
Но ты уйдешь… В бумажном кубке мига
Ты подаешь напиток золотой.

Сапфировая ночь в больших топазах,
В глубоких язвах тлеющих очей.
Не ржавеет старинный дух мечей
В блаженной сырости христовых пазух.

Я вижу вас, растрепанных, чумазых,
Природы неповинной палачей.
Вы с каждым веком злей и горячей,
Вот пухнут черепа в противогазах.

Под ними толщиною в три вершка
Барахтается хобот аль кишка –
В заспинный горб со сжатым кислородом.

О, внуки мамонтов, но без клыков,
Сухие старцы… Смерть идет к народам
По замыслу бессмертных дураков.

Хвала вам, нищие, как смерть, химеры,
Что слизывают золото пыльцы
С чужих цветов, бездельные дельцы,
Смешители, не знающие меры.

Безликие, пустые лицемеры,
Измазанные патокой льстецы,
Надежд не оправдавшие певцы, –
Эпической эпохи вы Гомеры.

А я пернатой обувью обут,
В руке моей великий атрибут
Гречанки стройной, огненной и кроткой.

Не отягчают стан ее года,
С ее веселой, легкою походкой
Я не расстанусь, други, никогда.

Ведь ты тягчайшая из операций,
Которую нам надо перенесть, –
О, смерть жестокосердая, как месть,
Чьей боли не любил еще Гораций.

На что нам похорон глухая честь,
Надгробные рыданья домочадца
И скорбь, когда нам суждено умчаться
Туда, откуда не приходит весть.

Пусть пишут мудрецы, что поколенья –
Горбы, что нет иного исцеленья,
Чем смерти нож, а жизнь – лишь рукоять…

Так дайте ж накачаться нам наркозом,
Чтоб в сладком сне, который снится розам,
Божественную помощь восприять.

Кочевников скрипучие повозки,
Плащи из человечьих чепраков…
О степь южнороссийская, таков
Твой древний лик, широкий, злой и плоский.

При Калке киевлян переколов,
Галдела татарва, и в бледном воске
Басму готовила на Кремль московский,
Где выли купола колоколов.

Назад гляжу на каменную ризу
Сарматских рек, на знойную Немизу,
Что поглотила русские снопы.

Кибеллы лик, над Понтом свирепея,
Застыл тобою, степь… И как столпы
Огромных глаз молчит Пантикапея.