Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Чернеют крылья звезд, и ночь темна,
Таинственна как сон, и чуть слышна
Ее планет неверная походка.

Тревоги полн бегущий в мраке свет,
Урчат лучи, Юпитер смотрит кротко, –
Я знаю всё, за то что я поэт.

Когда судьбе угодно будет бросить
Меня в Монмартр, могилу всех дорог…
В Монмартр дороги все ведут… О, ров,
В тот нищий Рим введи мою хоть проседь.

И в ночь, когда лиловых переносиц
У наркоманов не согреет грог,
На свой живот направлю я курок,
Как на врага почетный рогоносец.

За то что был я на земле свиреп,
Я прямо попаду к друзьям в Эреб
На пир печальный поэтесс-хозяек,

Но буду горд я средь подземных каст,
Что седовласый ловелас – прозаик
Своей мне лапы потной не подаст.

Шумела тишина машиной странной…
В созвездии Змеи среди планет
Я мчался в землю ту, которой нет,
С глазами, обнаженными как раны.

Я всё смешал: Заветы и Кораны,
И клинопись молниеносных лет
В эфире черном мчалась мне вослед,
И вспыхивали звездные бураны.

Был хруст передвигающихся льдин,
Титаны низвергались, я один
Летел, ресниц лучистых не потупя.

Сквозь тьму стихий я рвался напролом.
Тысячелетий раздирая струпья,
Мне Хаос пел о пламенном былом.

Темны благословленные маслины
На золотой Египетской земле,
Пылает Нил, в густой его смоле
Купаются немые исполины.

Я слышу стон их, как молчанье длинный,
То память шелестит навеселе,
Когда феллах на дряхлом журавле
Вытягивает музыку из глины.

И снится мне веселая пора,
Когда из лотоса вздымался Ра
Над тихим горизонтом Сакарраха,

И феникс прилетал, пророча мор,
Он пел, и птицы прятались от страха
В нетленной древесине сикомор.

Женоподобный юноша, отец
Поэтов мраморных, меня разжалуй
В глашатаи, чтоб с музой возмужалой
Явился я народу наконец.

Я весело пылаю как гонец,
Глаза как обнаженные кинжалы,
Язык, – то мудрости двойное жало, –
Пророка злей и ласковей, чем льстец.

Но ты сияешь белым днем, ресница
Звездой не вздрагивает, колесница
Плывет по воле рыжих лошадей.

Жестокий жрец, закат рыжебородый,
На капищах просторных площадей
Кровавит вас, поэты и народы.

– Владыко правый, истиной упрямый,
Прозрачный, как вода священных рек. –
Так жалобно козленок белый рек,
Гуляя на груди просторной Брамы.

Зачем я на земле несчастный самый?
Косматый коршун, мой заслыша бег,
Меня когтит, и волк, и человек,
И жрец святит моею кровью храмы.

О, слабый сын мой, Брамы был ответ.
Что делать мне, свивающему свет
Улыбкой тонкой Майхимоникайо.

Ты видишь, как слюна моя блестит,
Я на тебя гляжу, клыком сверкаю,
Бог весть отколь явился аппетит.

Я бремя времени тащу на вые,
Здоровым не бываю потому.
Я ощущаю мраморную тьму
И вижу солнца лучезарный выезд.

Работают колеса световые,
Столпами светлой пыли дни приму.
Тревогу не отдам я никому,
И душу белую никто не выест.

А ты, чье тело светит как очаг,
С которой весело гореть в ночах,
Нагой огонь, как музыку, взвивая, –

Не страшно мне с тобой, – забвенье мы,
Как слава сладкая, как жизнь, живая,
Полуночная песня пустоты.

Как темная команда по канатам,
О кровь моя, по жилам вьешься ты.
В открытом море бед и суеты
Мой череп выгнут парусом мохнатым.

И в час, когда он будет бурей снятым, –
В подвале, полном гулкой глухоты,
Его распилят, и свои персты
Потопит в нем патологоанатом.

Он в белом улыбнется, как Пьерро.
Он вылущит изрытое ядро,
Положит осторожно на тарелку.