Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Низвергнутых корон веселый звездопад,
Веселье черное угаснувших лампад,
И скачет всадник по ристалищам Европы

С расщепленным мечом протянутой руки,
Она в стекло морей вонзит стальные стропы,
И нищие всплывут опять материки.

Я черный воздух ночи в поле пил,
Светил осенних огненная стая
Шумела надо мною, пролетая
В далекий край, где мчится знойный Нил.

Вихрь творчества мне душу леденил,
И полчищ звуков тьма текла густая
В меня, и я стоял, тьму тем сметая,
Как древний Леонид у Фермопил.

Я жадно строил песню золотую,
Искал средь елей кипарис и тую,
Топтал берез опавшие листы.

И я узнал великое молчанье,
И черное веселье пустоты,
И тучного Юпитера зиянье.

Шумят, шумят мятущиеся души
На костяках ветвящихся стволов,
И рты вопят, плоды перемолов,
И вихрь воспоминаний песню душит.

Уродливые яблони и груши,
И строфы стройные печальных слов…
О, умиранья мир, твой сад лилов
От времени, что красит всё и рушит.

Я чувствую, что череп спеет мой,
Что золотой космическою тьмой
Он крылья костяные нагружает,

И я пою немую песню глаз,
Бездействую на шумном урожае
И взором розовым пронзаю вас.

Согласен я, Иван Сергеич свет,
Что чужд российской бархатной долине
Рожденный средь зубчатых горных линий
Средневековый каменный сонет.

Но дух Италии с давнишних лет
Над нами распростер свой пламень синий.
Недаром итальянец Муссолини
Один из первых наш признал Совет.

И я теперь, в бездушном веке этом,
Когда, быть может, стыдно слыть поэтом,
Зажег четырнадцатисвечник вновь.

За то что ветер свищет озверелый
У нас в дому и тычет в нашу кровь
Твои, закат, готические стрелы.

Трепещет мир, дрожат земные твари,
Качается высокая трава,
И бродят в нас безумные слова,
Как в кораблях предчувствия аварий.

И человек, поющий на бульваре
От голода, – печальна и мертва,
Его неистовая голова
Рыдает, как старинный Страдиварий.

И мы трепещем трепетом светил,
Нас холод вдохновения скрутил
На перекрестках всех земных столетий,

Усеяли двугорбый мы Парнас,
В медлительной барахтаемся Лете,
Старинная тоска снедает нас.

Лишь камни серые доверили ему,
За то что он корабль громоздкий и крылатый,
Поднявший паруса, как бледные плакаты,
В раскрытый океан, в светящуюся тьму.

Он семьдесят ночей точил свою корму
О мускулы воды, о дышащие латы,
Пока его буксир сквозь узкий зев Ла-Платы
Не протащил, шипя в беспомощном дыму.

В порту Розарио расправил он брам-стеньги,
В Буэнос-Айресе меняли люди деньги
На женщин розовых, горячих, как зенит.

В обратный темный путь он тронулся без страха,
Груженный деревом смолистым, как магнит,
Для шкур отечества, зовущимся квебрахо.

Слова мои, вы голос мой возвысьте,
Рычите как в ночи колокола.
Да будет вашей славою светла
Земля, лозы курчавящая кисти.

Земля, сжигающая плоть дотла,
Чей дым плывет к тому, кто ненавистен,
Кто племена пасет в сияньи истин
С жестокостью железного жезла.

На жестких лаврах сердце опочило.
Оно молчит, но так молчит точило,
Где виноград казнен, так дремлет медь.

Пусть топчут палачи, мы пухнем пеной,
И бронзой зреет наш язык священный, –
Се в музыке дано нам разуметь.

Тяжка неповоротливая ступа
Алгебраических стихов твоих,
Рычит и хрюкает твой каждый стих,
А нам внимать, а не смеяться тупо.

Смеется тот, кто медленнее трупа
Умеет гнить прудами глаз пустых,
Моей стихии голос не затих,
Алмазный конь нас мчит на скрипке крупа.