Евгений Лукин: Бал был бел

где волна о край земли
плещется красиво
и виднеется вдали
город Хиросима.

Времена пошли не те —
переулки — в темноте,
и такая канитель,
что просто ужас:
выйдешь из дому в пальте —
возвратишься в декольте
да ещё клыка во рте
не обнаружишь!

Надерясь «алиготе»,
повстречают в темноте —
и ходи потом в бинте,
шипя от боли!
И пошёл я в простоте,
отрыдавши на тахте,
прямо в школу карате
к сенсею Боре.

Со щитом ли, на щите
четверть года в маяте
бил по каменной плите,
ломал бетоны.
Но зато пошла теперь
жизнь, подобная мечте:
у меня в одной пяте
удар — с полтонны!

Вот статья о карате.
Там слова о красоте.
Я ж добавлю в простоте
такое мненье:
скажем, выйдешь в декольте —
возвращаешься в пальте,
при часах вот, при зонте
и в настроенье!

Как искать бы стал в золе
драгоценный камень,
пепел выгоревших лет
разгребу руками —
и сверкнёт ясным-ясна
из золы былого
ашхабадская весна
шестьдесят седьмого.

Школьный сад в который раз
солнышком заплатан,
и стоит десятый класс
перед аппаратом,
а вокруг — пьяным-пьяна,
зелена́, рискова —
ашхабадская весна
шестьдесят седьмого.

Не открыт пока что счёт —
всё одни кануны.
Мы не молоды ещё —
мы всего лишь юны.
И глядит, потрясена,
с неба голубого
ашхабадская весна
шестьдесят седьмого.

Вот поманит, как блесна.
Прилечу — узнаю,
что теперь не та весна,
а совсем иная.
Лягу спать — и не усну.
Отпустите снова
в ашхабадскую весну
шестьдесят седьмого!

Ничего не натворю —
лишь пройду вдоль сада
и украдкой посмотрю
я на свой десятый.
Ну хоть издали взгляну
на себя иного…
Отпустите в ту весну
шестьдесят седьмого!

Возле входа в филиал
референт торговлю клял:
клял базары, гастрономы,
клял торговый филиал.

Чутко носом трепеща,
подходил к нему Б. Щ. —
и топырился «макаров»
из-под серого плаща.

На лужайке Петя Лех
совершал смертельный грех —
он опять писал романы
вдалеке от всех помех.

Буреломами треща,
выходил к нему Б. Щ. —
и топырился «макаров»
из-под серого плаща.

Шёл, нетрезв и светлошерст,
Пчёлкин, тоненький, как шест,
наводя людей на мысли
об отсутствии веществ.

Коверкотами треща,
подбегал к нему Б. Щ. —
и топырился «макаров»
из-под серого плаща.

Я, худой и молодой,
смылся к Волге голубой
и, нырнув, про Куличенку
что-то булькнул под водой.

Мерно ластами плеща,
подплывал ко мне Б. Щ. —
и топырился «макаров»
из-под серого плаща.

Рвётся мат в очередях громче канонады,
рвутся толпы в гастроном, мать его ети!
Но для нас, для россиян, многого не надо —
нам бы только крайнего найти!

…Это всё варяги, немчура высоколобая!
Завели усобицу при русских при людя́х!
Взяли подали пример — а мы теперь расхлёбывай:
до сих пор дерёмся меж собой в очередях…

Рвутся новые штаны только что со склада,
рвётся вдребезги АЭС, мать её ети!
Но для нас, для россиян, многого не надо —
нам бы только крайнего найти!

…Это всё татары, азиаты косоглазые!
Исказили генофонд, как морду на суде!
Навязали узелков — а мы теперь развязывай:
до сих пор в стране бардак, как в Золотой Орде…

Рвутся трубы в феврале в центре Волгограда,
рвётся новый Волгодон, мать его ети!
Но для нас, для россиян, многого не надо —
нам бы только крайнего найти!

…Это всё масоны с иудейской подоплёкою!
Продали Россию, гады, выпили кровя!
Казачков на лошадей — и плёточкою-плёткою
выгнать их обратно, в иудейские края!..

Рвётся мат в очередях громче канонады…
Рвутся новые штаны только что со склада…
Рвутся трубы в феврале в центре Волгограда…
Нам бы только крайнего найти!