Данута Сидерос - Шутки кончились. Стихотворения

Стой, работай теперь горгульей блочных домов. Впрочем, что-то мигает внизу, пожарники, что ли? В отпуск. Завтра. Куда-нибудь под Саров. Скажешь, внезапно разнылся зуб. Скажешь, что болен.
Корча пожарным рожи, выпотрошив карман, он достаёт мобильник. Номер твой набирает — весел, как... какаду. Скажет потом, что был... ну, допустим, пьян. Или что в фанты с друзьями играли, и он продул.

Вот тебе, говорят, мегаполис — люби и цени его,
Местным ритмам и пульс твой, и вдох твой вторят.
Я смеюсь: как, скажите, любить эти шум и вонь,
Если мысли уже полгода только о море?

Потерпи, говорят, помолчи хотя бы пяток минут.
Я послушно молчу. Словоблудие — злейший враг мой.
Закрываюсь и превращаюсь в морскую раковину:
Волны тихо шумят между горлом и диафрагмой.

Им всё мало, клюют, толкают то здесь, то там —
Не груби, говорят, всем подряд, будь добрей и проще.
Я и так уже проще некуда, просто чистый штамп:
Не на трап иду, не в астрал — на Красную площадь.

Останавливаюсь, расчехляю голос, беру слова,
Заряжаю глаголы, ворошу междометий улей,
Набираю в грудь воздух и начинаю звать —
Стылым воем подземки, гулом горбатых улиц.

...И оно приходит. Со стороны реки.
Сносит стены и башни, Ветошный и Хрустальный,
Я уже различаю, как вдали поют моряки,
Как с Ильинки на площадь вплывает огромный кит,
Волны б ы стры, смертельны, пенисты и горьки,
У Василия прорезается пёстрый киль,
Он пускается вплавь в свои какие-то дали.

Я скачу у прибоя, стягиваю носки,
И ныряю.
Всё равно же водой обдали.

Вытрясаю всё из карманов и рассовываю по щелям в полу.
Предвкушаю допрос и обыск, и чудовищный мордобой...
Надо было быть осторожней на этом дрянном балу.
Говорила мне тётка-фея: «Детка, владей собой!»

На кой чёрт мне, простите, сдался коронованный этот сопляк?
Кто просил поднимать вуаль и улику терять с ноги?
А дворец вчера оцепили, не вернуться теперь никак.
И по городу стража рыщет, тут беги уже, не беги.

А в каморке темно и тихо, только кучер грызёт паркет.
Только мерно гудит процессор, да лакеи в углу смолят.
На столе: в башмачке окурки, стылый кофе, двойной билет
И контракт на пол-королевства с личной подписью короля.

Волонтёры находят их у помоек:
облезлыми, грязными,
с ожогами, переломами, язвами,
пятнами от чернил.
Сокрушаются: «Да за что же их?»,
гладят по хребтам переплётов кожаных
и несут
в приют для бездомных книг.

Хозяин приюта три месяца щей не ел,
у него проблемы с деньгами и помещением,
в кармане — одни счета.
Он целыми днями чистит, шьёт и разглаживает,
если при этом бы шли продажи, но нет.
Не берут ни черта.
И писали в газету,
и рекламу давали уже —
никакого толку.
Но зато, когда он засыпает среди стеллажей,
книги тихо урчат на полках.

В окнах маячат узкие тени веток.
Он открывает дверь, раздвигает шторы.
Он говорит: проснись, за окошком лето,
Смоемся к морю.
Он говорит: я умру, между рёбер колет.
Он говорит: хватит игр, я сдаюсь, послушай.
Он ей приносит вредную кока-колу,
Гадкие суши.

Он начинает кричать: ну чего ты хочешь?
Каждое утро мольбы, уговоры, пассы...
Я прекращу войну, я построю хоспис,
Встань, просыпайся.
Слухи о спящей принцессе катают в прессе.
Капли, панк-рок, инъекции, лёд за ворот...
Десять придворных врачей казнены, и десять
Ждут приговора.

Старый король смолит, утонувши в кресле.
Он ведь неплохо танцует, воюет, чинит:
Он устранил бы любую причину, если б
Знал, в чём причина.
Ни прорицаний, ни яблок, ни ведьм, ни прялок.
Всё было в норме, во всяком случае, внешне.
Просто причин просыпаться ничтожно мало.
Глупость, конечно.

Вечер неспешно стынет, приказы розданы.
Сказка идёт как идёт, и не поспоришь с ней.
Старый король закупается папиросами,
Мазью от пролежней.