Хаим Нахман Бялик - Стихотворения и поэмы

не открывая глаз, легкие, ровным

рядом, нога к ноге, двигались девы

своим путем. И вот — последний шаг.

Длинная, ровная нить из алмазов

мгновенно распахнувшихся очей

на один миг сверкнула и погасла —

и вереницею аистов белых

понеслись они в черную пучину.

С воплем ужаса юноши вскочили

и ринулись с обрыва. Словно гривы,

стали дыбом их кудри на лету —

и уж роют руками чрево бездны,

и, вынырнув, плывут наперерез

пучины. Вот уж головы покрыла

тяжкая тень крутизны, что на том

берегу... Полдороги... И завыла,

вздыбилась, обезумела река;

черный, огромный вырос вал из чрева

бездны, и бросил отважных назад,

и ринулись опять они на приступ

его гребня. И мощный вал застыл,

притаился, навис сплошной стеною —

и в нутре его злая назревала

мысль. Юноши боролись и взбирались

выше и выше — вот уже они

на гребне вала, ясно из-за гребня

слышны девичьи вопли — но раздалась

в это мгновенье под ними громада,

и в ней разверзся, подобный ущелью

смерти, черный провал — и понеслись

юноши в ту зияющую глубь

и там, на дне, столкнулись головами

о головы подруг...

Тяжкая тишь,

спокойствие насыщенного зверя

опустилось над пропастью. Замкнулось

над смелыми ущелье, и по темной

глади реки неслышно поползло

что-то тяжкое, черное, большое

и поплыло за трупами вдогонку,

словно черная лодка — или гроб...

А светлоокий юноша стоял,

невредимый, у выступа утеса,

один, один; и закрыл он руками

лицо свое, и рухнув, зарыдал,

зарыдал, зарыдал...

VI

Но когда встал он

и обычно вознес очи гор?,

то увидал — там, над высями кручи

напротив, непорочная, как ангел

чистоты, белотелая, печально-

окая, одинокая, стояла

девушка и смотрела прямо в очи

ему, и над ее головкой в небе

сияла Серна Зари...

И забилось

его сердце. Впервые за всю жизнь

опустил он глаза — и погрузился

в черную воду взор, и там почил

на отраженьи девушки в пучине

с предрассветной звездою над челом:

то впервые за всю страшную ночь

он заглянул в пропасти Аваддона.

И вдруг снова поник он на колени

перед отраженным образом, прикован

глазами к бездне чрез муку любви,

и его губы, томясь и тоскуя,

шепнули:

— Ты ль это, сестра?..

И смолк,

и не продолжил, ибо одолело

бушевание сердца, и душа

задыхалась своею полнотою...

Но овладел собою через миг, и

открыл глаза широко — и они

стали глубже, и греза в них бродила,

и, больная, ужалена любовью,

кровоточа, в глубине трепетала

душа; и вновь закрылся взор от боли

великого бесхитростного сердца,

и странным звуком, робким и печальным,

словно ропот таинственно-незримый

родника под травою на закате,

хлынула из груди его молитва.

ИСПОВЕДЬ

"Ты ли это, единственная, ты ли,

огонек моего пути, святая

души моей от первого дыханья

поныне, ты ли с вершины холмов

на безжизненном острове предстала

мне под крылами Зари, под венцом

ее звезды?

Из глубины моей

жизни к тебе мириадами воплей

о помощи давно, вечно взывала

моя душа, и неслась от тебя

и к тебе тысячами потаенных

и извилистых тропок. На заре

детской поры увидал я впервые

твое сиянье, и в тайне ночей

и зорь мне полюбился твой сокрытый

блеск. Между гор Самарийских, средь гроздий

виноградных садов — там родила

меня мать моя, там, под переплетом

лоз и пальм, колыбель моя качалась,

и песней няни был для меня голос

божьей пташки. Высоко колосились

золотые поля, благословляя

мое детство, леса прохладных кедров

и кипарисов вводили меня

под сень тайны своей, и полюбил я

бога земли, бога долин и гор,

а Бога неба страшился. Но часто

пред зарей, пред зарей, едва с вершины

гор в мировой тишине раздавался

первый рог пастуха, и страх святой,

непонятный и сладостный, окутывал

меня, я пробирался, крадучись,

к выходу шалаша, и подымался

на холодный пригорок; мои ноги

купались в росе утра, и глаза

уносились к лазоревому небу,

и созерцали там дивную славу

твою в луче предутренней звезды,

и в ее мягком сияньи твою

божественность; и с высоты лазурной

в молчаливой любви ты мне мерцала,

и мое сердце трепетало с трепетом

твоих ресниц, и я тогда любил

даже небо и все, что в небе скрыто, —

ради тебя..."

И дальше говорил,

затопленный любовью:

"И остался

я сир и одинок. Отец погиб