Хаим Нахман Бялик - Стихотворения и поэмы

старцева песнь, словно чистый родник

в мутное море. Гадким и презренным

сам себе я казался, и томился,

и во мраке души моей шептал

обеты...

Раз я вышел пред зарею

освятить себя Господу в реке

с общиной Братьев Рассветной купели.

С гор полнотою свежести святой

веял навстречу мне ветерок утра,

и чудилось — во сретенье иду я

большой и дивной Тайны. Ткани тела

переполнены мощью, сердце ново

и крепко — и душа моя, ликуя,

не помнила себя. И вдруг — звенящий

всплеск воды пронизал меня хрустальной

струей, и был он уху моему,

как рокот арф. И я взглянул и замер:

вниз по реке передо мной купалась

девушка. Белизна нежного тела

из полутьмы озарила меня

и опьянила... Миг — и я одним

прыжком ринулся к ней — но предо мною

встала старцева тень. И задушил я

свой порыв, и залег в дупле утеса,

и насыщал голодные глаза

белою наготой, и трепетало

мое сердце от трепета ее

девственных персей. И восскрежетал

я зубами, и поднял, угрожая,

свой кулак — и не знал, против кого —

против небес ли, меня испытующих,

или против Диавола, что так

искушал мою душу. И как молот

обрушился кулак мой на скалу,

и брызнули осколки, и нога

растоптала, как пыль, гранитный щебень.

Но опьянение прошло, и глубокий

ужас объял меня, великий ужас

перед собою; ибо заглянул я

в черный хаос, где адова качель

между светом и тьмой меня швыряла:

и увидал свою душу — и вот,

она черна и бела; и увидел

сердце свое — и в нем нора ехидны

и вместе с ней орлиное гнездо...

Так сидел я, томясь, на берегу

той реки; голова моя поникла

под ношей тьмы, взоры глядели в воду,

и, казалось, сижу я на распутьи

между тропой проклятья и тропой

благословенья. И вдруг увидал

кудри свои в воде: они обросли

дико и тяжко висели, бросая

темную тень, подобно покрывалу

из черных змей — и словно измышляли

против души моей козни со дна

потока. И вскочил я — и поклялся

принести свои кудри в жертву небу —

и свершилось, и опустилась чаша

весов...

И я вступил в Иерусалим

и увидел Чертог святыни [37] Чертог святыни — Иерусалимский храм. , прелесть

отроков и жрецов его, толпу,

что по дворам его шумно сновала, —

и захватило дух мой. И остриг я

свой венец назорейский там, над кровью

жертвы моей, и бросил кольца прядей

в пасть Огненного Льва — и в тот же миг

мои кудри взвились в пламени жертвы

к небу, и роскошь юности моей

стала пеплом, угодным благовонием

для Господа... Какая-то волна,

как дым костра, как ненависть черна,

хлынула из души моей сожженной,

и в глазах потемнело, и хотелось

зареветь по-звериному — но в этот

миг затопил хор левитов меня

морем звуков, и грохот труб и лепет

лир заглушил последний вопль моей

юности; сердце мое потерялось

в шуме тимпанов, кимвалов, и пал я,

обессилен, пред старшим из жрецов

в одежде льва, и в краях его ризы,

меж бубенцов и гранатовых яблок,

скрыл лицо, исповедался и плакал...

А удаляясь — увидел я в груде

пепла, у края жертвенника, прядь

моих кудрей, одну, что уцелела

от огня. И похитил я у Бога

ту, Богу обетованную, прядь,

утаил на груди и убежал,

и была она долго талисманом

и печатью на сердце у меня.

Когда же вновь отросли мои кудри,

я вынул эту прядь, поцеловал

и no-ветру развеял, возвращая

украденное Небу...

И смотри —

Небо меня обмануло, опутало

жестокой ложью. Молодость мою

и все взяло себе, и ничего

не дало мне взамен. Как раб покорный,

все дни мои возносил я к Нему

глаза и, словно пес, молча молил

о своей доле; но высокомерно

отвечало безмолвием Оно,

и лживым благочестьем истомило

юностью мою; и остался я вновь

один в земле пустынной, и уходит

моя весна, ограбленная Небом,

повернулась и хочет уходить,

мрачная, гневная, без поцелуя

и прощанья; и я за ней бегу,

цепляясь, как ребенок, и целую

ноги ее, и хватаю за край

одеянья, и трепещу, и плачу:

"Не покидай!" — И ты мне вдруг явилась,

сила моя, царица, в полноте

славы твоей сошла ко мне на землю,

жезл отрады в деснице, и венец

освобожденья на челе. И я

вижу тебя, и плененные желанья,

словно змеи в заваленной норе,

наполовину выползли, и тянутся,

дрожащие, голодные, к тебе,

к тебе, к тебе, и необычным пламенем,

пламенем бунта горят их глаза...

Слушай! Все звезды неба, золотые,