Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Вдруг мужик вперед подался, глянул —
Что это? Не наважденье ль там?
Кто спустился с черного кургана
И к его подходит воротам?
В латаной рубахе дед, босой, убогий,
На дороге черной — белый, словно свет,
Возле мазанки, почти что на пороге,
Встал и не поздравствовался дед.
Посох, короб с кобзой, сума за плечом —
И куда плетется и поет о чем?
Кобзари, калеки — всё вам нипочем,
Нам беда и слезы — а вы тут при чем?
Очи — как вода стоячая в болотце,
Губы — как засохший ком земли,
Лоб — как взлобок, выцветший на солнце,
Волосы — седые ковыли.
Он заходит в хату. Он за стол садится.
Дети примолкают. Баба подает
В ковшике водицы. Он берет и пьет,
Долго пьет. Молчит. Голова клонится,
Словно прячет горе, что его гнетет.
Стон — не для напева. Плач — не для зачина.
Не касайся кобзы, струн не трогай, друг!
Пел надежду — ныне здесь одна кручина,
В черном горе мира погибает звук.
Вдруг в тишине, вдруг в тишине
Вспыхнул подструнок — и вот
Пальцы прошлись по горячей струне,
Песня, как птица слетая ко мне,
Горло когтями рвет.
До глуби ран, до самого дна
Пронзает сердце и совесть.
Из недр беды встает она,
Надежды упорная повесть.
Пророкотала тучкою заплачка,
И окрик — гей! — пошел гулять в степи.
Приди же, песня, в горницу вступи,
Владычица души, а не батрачка.
Направь напев, освободи лады,
Буди басы — пусть загудят октавы.
И пусть дыхание полузабытой славы
Задует огнища разбойничьей орды.
Пусть умирает на Савур-могиле
Бессмертный, вечный в странствиях кобзарь.
Взгляни на шлях сквозь время — и ударь
В седые струны, чтоб как било били.
О, Черный шлях! О, черноморский яр!
Встают виденья — тени и химеры —
И в пламени захваченной галеры
Пронзенный умирает янычар.
Испей, кобзарь, воды соленой нашей,
Но жаждущим зато дай слово в дар.
Пускай наполнит кобзу, словно чашу,
И дум, и трав, и правды добрый взвар,
Гей, в степи нехоженой,
Гей, по полю голому
Грают злые вороны
Людям на беду.
Зря о туче просим мы,
Зря о славе молим мы —
Я пойду по займищам,
В жар и гарь пойду.
Небо мглой подернуто,
Поле перевернуто,
Тропы позавеяны —
Следа не найдешь.
Проросло бы радости
И надежды зернышко.
Неужель покинутый
На земле умрешь?
Человек измученный,
Грабленый, обиженный,
Выжженный, униженный —
Бейся сам-один!
С родом породнившийся,
С братом побратавшийся,
Выдюжишь и выдержишь.
Сгинуть — не дадим!
Пусть же степь разметана,
Пусть могилы вырыты —
Не тебе валяться в них,
Истлевая в них:
Дай надежде вырасти,
Чтоб воспрянуть в сирости,
Чтобы с дружбой-верностью
Жить среди живых!

Струны — словно колеи на дороге в думу.
Кобза пахнет песней, как чебрецом земля,
Как грозою озеро, вздыбленное с шумом.
Выплывай же, слово, статью корабля!
Проходи степями, просквозись ветрами,
Потрясись громами, бурей отрыдай,
И могучей стражей властно встань над нами
И не дай замолкнуть, сгинуть нам не дай!
Звон струн упал, как медный луч, как птица,
И, очи осветив, угас, как каганец.
Да! Слово выживет, окрепнет и вонзится
В глухую глубь заброшенных сердец.
Кобзарь встает. «Прощайте, люди. Всем удачи!»
За спину — кобзу, торбу — за плечо.
В его глазах, застывших и незрячих,
Течет вечерний отсвет горячо.
Он двор покинул. Длинно тень легла,
Печально отпечаталась в пыли,
И в огненные дали потекла,
И расплылась в пылающей дали.
Всё та же степь. Всё те же жар и хмарь,
Нет ни конца ни краю наважденью.
И заметает ветер по-над тенью
След ног босых, где уходил кобзарь.
И всё ж в округе изменилось что-то,
Как будто ливень хлынул и прошел,
Хотя в степи такая же немота
И вид всё так же сумрачен и гол.
Кобзарь шагал по опаленным нивам,
Шел по пустым пожарищам долин,
Весь белый, светлый, словно голубь сизый,
По черным косогорам шел один.

Мужик вернулся в хату. Затихая,
Детишки на печи ложились спать.
И только «мама!» вскрикнула старшая,
Едва опять заголосила мать:
«Где ты, боже, где ты, боже?
Где тебя нам встретить?
Что же, господи, почто же
Нам не мог ответить?
Иль не видишь, иль не знаешь,
Как живем-болеем?
Иль не ты нас заметаешь
Лихом-суховеем?
Где ты, боже, где ты, боже?
Нет, не отвечаешь!..»

И не было ответа. И пустыня
Молчала дико. Тени залегли,
И лишь земля, угрюма, черно-синя,
Понуро простирается в пыли.
И в тишине, что быть не может тише,
Наполненной, набрякшей и нависшей
Несказанностью слов, бессчетностью тревог,
Хозяин молвил: «К нам являлся бог».