Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Лежит мое тело
в десантской тужурке, в ушанке,
на пачках патронов и тола,
во всем снаряженье,
сотрясается пульсом, отмеченным в четкой морзянке,
и над всею землею короткие волны
от него начинают движенье.
Когда б собрать
в единый пункт,
в единый центр,
в единый узел
мечты, порывы, думы, чувства, сны,
они бы опустились тяжким грузом
на дно непостижимой глубины,
но выбираю направленье верно,
я — как магнитной стрелки острие
в том компасе, где клеточки и нервы —
дочернее стремление мое.
Я верю.
Я предчувствую, я знаю,
что позывные
на моей волне
вдруг отзовутся
из-за гор Алтая,
как скорбный крик,
понятный только мне.
Я пальцами упрямо выбиваю
сигналы
сердца, знавшего беду,
прислушиваюсь,
тихо повторяю:
«Прием… прием…» —
и вновь ответа жду,
и вновь стучусь
в ворота буревые,
туда,
в Сибирь,
где снег, лесоповал,
ни горы,
ни тайга,
ни часовые
не остановят позывной сигнал.
Выстукиваю азбукою Морзе
тире и точки в яростном ряду,
в невероятном напряженье мозга
за тыщи верст я разговор веду.
Сигналю:
«Мамо!»
Вновь тире и точки.
Сигналю:
«Мамо, мамо, мамо, ма…
Ты слышишь? Слышишь, мамо, голос дочки?
Ее дорога, как твоя, пряма.
Вот парашют мой. Он уложен точно.
Вот люк. За ним — круженье, вьюга, тьма,
а может, смерть.
Тире, тире и точка…
Меня ты видишь?
Мамо! Мамо! Мамо!
Скорей ответь!»
Прием, прием, прием.
И кажется: сейчас в душе упрямой,
в накале чувств,
в прозрении своем
я вижу маму:
облик, брови, очи —
они печально светят вдалеке.
Сутулы плечи в стеганке рабочей,
седая голова ее в платке;
она в стекле заснеженном оконном
зарю увидела —
светает там.
Она мне руку протянула.
Шрам
змеится больно на ее ладони.
Она зовет меня, как в детстве: «Доню,
вставай, пора уж на работу нам».
Пора!
И я очнулась…
На сиденье
заерзал вдруг Иван Фомич.
Павло
как будто сбрасывает с плеч тепло
и медленную тягость пробужденья.
В дверях механик открутил болты.
Команда: «Приготовиться!»
Как искра,
неотвратимое подходит быстро.
Нет больше ни забот, ни суеты,
лишь я. Одна. Вдали, в Сибири ты,
здесь Павел на пороге темноты.
Пусти его вперед. Он прыгнет первым.
Потом и я. Иван Фомич за мной.
Пора! Пора! Вступаем в бой теперь мы,
несется по кабине вихрь сквозной.
Мороз мгновенно леденит лицо.
Вперед!
Как трудно к люку подойти,
как давит плечи ранец.
Где кольцо?
Считай, считай спокойно до пяти.
Павло пригнулся.
Три.
Четыре.
Пять.
Паденье. Пропасть. Край. Не отступать!
Тут кто-то подтолкнул меня:
«Пошла!»
В душе сгорело прошлое дотла.
Прыжок.
Паденье головою вниз,
на острие морозном
мир повис,
рвет на куски,
ломает позвоночник,
испытывает н а смерть, на разрыв,
порывистая буря этой ночи
сжимает, мнет,
скрутив и раскрутив;
я разметалась,
сердце, ноги, руки,
сто рук, сто ног, сто тел,
и тяжеленный вал мгновенной муки
меня захлестывает в темноте;
хлопок и гром —
округлый выстрел,
рывок,
и треск, и встряска,
тишина
в глубинах жизни или в спазмах быстрых,
в глыбастых облаках отражена.
Судьбу мою подбрасывает круто
звенящих строп натянутый удар,
и тенью закачался полушар
раскрывшегося парашюта.
Всем телом спружинив,
я слышу, как шелк его плещет
меж черною мглой наверху
и простертой внизу темнотой,
и справа и слева она непроглядно зловеща,
бездонна, бездомна, бескрайна своей пустотой,
и я одиноко качаюсь на стропах, как будто
забыта
меж черною мглой наверху
и простертой внизу темнотой,
как на паутинках,
под плотным клочком парашюта;
бессильно вращаюсь, как кокон, в метели густой,
подхвачена вихрем, как малый листок мирозданья,
плыву по безмолвной метели, над бездной вишу,
по зову отца и народа иду на заданье,
не дрогну, не сдамся, покуда живу и дышу;
меня не ладонь парашюта, не эти холщовые лямки
несут на весу, от опасностей первых прикрыв,
как бомба, тяжелое тело ночной диверсантки,
мой гнев, моя клятва, души непреклонный порыв
прикрыты ладонью,
большой материнской ладонью,
и нежной, и грубой,
морщинками резко изрытой,
со мною твое беспокойство, бесстрашье, бессонье,
над грозной землей осторожно меня пронеси ты,
ладонь миллионов, землею и сталью натружена,
задымлена порохом, пламенем мечена,
в моем испытанье вручишь ты мне силу и мужество,
не дашь мне погибнуть на черных снегах Задонетчины;
могучие, теплые, добрые руки народа,
ошпарены стужей сурового нашего времени,
несут осторожно меня по волнам небосвода
меж тьмою и тьмою,
в падении,
в вольном парении,
ладони людей
мне помогут на землю спуститься,
горячих сердец никакая метель не остудит,
я масса, я сила, я жизни великой частица.
Борюсь! Побеждаю! Народ мой! Товарищи! Люди!