Олег Ильинский: Стихи. Книга Пятая

Отвесом выверен и флейтой закалён,
Акрополь залетел на этот холм кремнистый,
В движении светящихся колонн
Возник над городом, как жертвенник и пристань.
Он остановлен раз и навсегда,
Его фундаменты в скупую зелень вбиты.
Он стал ещё упорнее, когда
Турецкий взрыв потряс его граниты.

Вот подходит волна вырезная
И взрывается с рёвом глухим —
Ничего-то я в жизни не знаю,
Не бывала я дальше Афин.
Я — девчонка с пирейских причалов,
На канатах ребёнком спала,
Я в шаланде, как в люльке, качалась,
Вместо соски мне губка была.
Я устроюсь служить в ресторане,
Я пойду убирать в номерах,
И полюбит меня иностранец,
С корабля неизвестный моряк.
Я станцую на крышке бочонка
В опостылом табачном дыму —
Он мне скажет: «Ай лав ю, девчонка,
Я тебя в Сан-Франциско возьму».
И забуду я губки и реи,
И скольженье родных якорей,
Я, простая девчонка Пирея,
Непутёвая дочка морей.

В альпийской хижине зажжён для нас камин,
И вставлено окно из тонкого кристалла.
Подъём упорен был и шаг — неутомим,
Растворена в костях блаженная усталость
И длится в мускулах излом гранитных спин.
Последних сто шагов взяв с бою, как трофей,
В твои объятия бросаемся, Морфей,
В синеющей тени гранёного оскала.
Морфей нам ворожит на разные лады:
Он замки нам сулит и лодки у воды,
Бросает нас в снега и на края расселин,
В морозном хрустале нам кажет города,
И так приветлив он, так весел он, когда
Дрова припасены и постланы постели.

Дрова припасены и постланы постели,
Доиграна во сне алмазная игра,
Альпийский перевал, нас доведя до цели,
Мигает нам сквозь сон свеченьем серебра,
На горном хрустале иголки хвой густеют,
Здоровый этот сон ценнее всех наград,
Приходит к нам во сне рой красочных шарад,
Скользят по хрусталю завьюженные тени,
Церковка мирно спит в зазубрине скалы,
И солнечной смолой мигают нам стволы.
Лесными духами зелёный склон храним,
И глетчеры внизу ползут в свои озёра.
Мы вспомним, оглядев орбиту кругозора:
Подъём упорен был и шаг — неутомим.

Подъём упорен был и шаг — неутомим,
Озёра улыбались облаками,
И лишь зеленоватый лёд лавин
Пилил формации, вгрызаясь в синий камень
Замедленным движеньем вековым.
Мы спали в хижине нас тешили спектакли,
Нам подчинялись сны, и смолы сильно пахли,
И розовым теплом нас согревал камин.
Все сроки позабыв и словно бы нигде,
Мы жили в хижине, как на чужой звезде,
Капель звенела нам, как песня менестреля,
А за стеклом прозревшего окна
Альпийская стояла тишина,
Лишь сосны пегие навстречу нам пестрели.

Лишь сосны пегие навстречу нам пестрели,
Нас укрывало хвойное крыло,
И был рисунок хвои иголок льда острее,
И камень нас хранил, нас облако вело.
Зелёные светились акварели,
И прелестью знакомого лица
Встречали нас все комнаты дворца,
И нам хотелось всем преданьям верить.
И высоко в горах бродило молоко,
И в горных выщербах сияло рококо,
Титан смеющийся тут власть распространил,
И было так светло, что мы мгновенно слепли,
И резал нам глаза хрусталь альпийский, снег ли,
И розовый очаг нас в хижину манил.

И розовый очаг нас в хижину манил
Хрустальной ясностью страницы дневниковой,
Скупым узором голубых чернил,
Движеньем оскульптуренного слова
И лирикой весёлых пантомим.
В глубоком, наплывающем уюте
Мы жили благодарностью минуте,
В тени лесов, как бы под сенью крыл.
Улыбкой нас встречал обед и ужин,
И новый день сиянием жемчужин
Блестя на солнце, жмурился меж хвой,
И жили мы без адреса и срока,
И охранял нас, как зеницу ока,
В уютной хижине австрийский домовой.

В уютной хижине австрийский домовой
Пугал тебя беспамятством метели
И трещиной лавины гробовой,
И угловатой резкостью расселин,
И великаном с острой головой.
За стёклами клубился сумрак белый,
А в хижине зола порозовела,
И в очаге душистой синевой
Вился дымок, и искорки алели,
И крепости янтарные горели.
За хижиной громадный спал конвой,
Несущий бремя облачного крова,
И домовой, наш сторож несуровый,
Ходил по чердаку у нас над головой.