Ирина Кнорринг: После всего: Стихи 1920-1942 гг.

Кричал разносчик, шагая по мостовой,
Арабчата дрались на тротуаре.
Яркие огни мешались с темнотой,
Гремела музыка в ближнем баре.

В арабской кофейне стоял гул голосов.
Мешались светы и шумы.
Недвижные фигуры сидели у столов,
Спускались широкие белые костюмы.

У белого квартала был загадочный вид.
Здесь не было слышно веселой публики.
(Улиц и переулков затейливый лабиринт,
Дома, похожие на большие кубики).

Лишь под кровлей одной светилось окно.
Гладкие стены теснились мрачно.
На узких улицах было совсем темно,
И было зловеще тихо и страшно.

…В углу тихонько скребется мышь.
Сфаят безмолвный уснул тревожно…
Средь стен дощатых и красных крыш
Все так возможно, все так ничтожно.

Обычны лица, их серый цвет,
Обычны фразы, мертвы желанья…
И страшной ночи зловещий бред
Звучит ответом на ожиданья.

Чуть слышен шепот из-за стены,
Воспоминанья о дне вчерашнем…
И снова вьются иные сны,
И плачет ветер о чем-то страшном.

Ни дождя, ни ветра, ни тумана,
Утро — будто личико ребенка;
Лишь жужжание аэроплана
Тонкий воздух прорезает звонко.

Озеро спокойно и красиво,
Очертанья гор — ясней и ярче.
В бухте, на дредноуте массивном
Даже виден пестрый флаг на мачте.

Катера бесшумно прорезают
Голубые шелковые воды,
Под синеющими небесами,
Как игрушечные — пароходы.

Вижу, что-то в небе пробудилось,
Облако плывет, как белый лебедь.
И не знаешь, что в чем отразилось, —
Небо в море или море в небе.

Воздух ясен и прозрачно-тонок,
Море отливает бирюзою,
И покрылись выжженные склоны
Первой зеленеющей травою.

Дай мне песен родины далекой,
Неизвестной и несчастливой,
Чтобы не было так одиноко,
Так тоскливо и сиротливо.

Знаю что-то похожее на жалость,
На незваное желанье…
У меня от родины осталось
Только детское воспоминанье.

Страшно мне, что порвалось навеки
То, что нас соединяло прежде,
Что душа теперь уже калека
И не верит никакой надежде.

Дай мне песен родины далекой,
Повесть жизни призрачной и чудной,
Чтобы не было так одиноко,
Так тоскливо и бесприютно.

Есть в лунном вечере черта,
Когда кончается земное
И расцветает чернота.

Есть где-то грань в полдневном зное,
Когда обычное гнетет
И рвутся мысли в роковое.

То сон зовет, то звук цветет.

Чуть слышный запах моря,
Соленый ветер щеки жжет;
На дымно-голубом просторе
Дымится серый пароход.

Тяжелый, шумный гул прибоя,
Блужданье чаек над волной,
И небо ярко-голубое
Над дымчатою бирюзой.

Какой-то сон несется мимо
И возвращается назад,
И красотой неуяснимой
Слепит горящие глаза.

Стучали колеса…
«Мы там… мы тут»…
Прицепят ли, бросят?..
Куда везут?..

Тяжёлые вещи
В тёмных углах…
На холод зловещий
Судьба взяла.

Тела вповалку,
На чемоданах…
И не было жалко,
И не было странно…

Как омут бездонный
Зданье вокзала,
Когда по перрону
Толпа бежала.

В парадных залах
Валялись солдаты.
Со стен вокзала
Дразнили плакаты.

На сердце стоны:
Возьмут?.. Прицепят?..
Вагоны, вагоны —
Красные цепи.

Глухие зарницы
Последних боев,
Тифозные лица
Красных гробов.

Берут, увозят
Танки и пушки.
Визжат паровозы,
Теплушки, теплушки, —

Широкие двери
Вдоль красной стены.
Не люди, а звери
Там спасены.

Тревожные вести
Издалека.
Отчаянья мести
В сжатых руках.

Лишь тихие стоны,
Лишь взгляд несмелый,
Когда за вагоном
Толпа ревела.

Сжимала сильнее
На шее крестик.
О, только б скорее!
О, только б вместе!