Ирина Кнорринг: Стихи о себе

Я пуглива, как тень на пороге
Осторожно раскрытых дверей.
Я прожгла напряженной тревогой
Много ярких и солнечных дней.

Оплету себя вдумчивой грустью,
Буду долго и страшно больна.
Полюблю эту горечь предчувствий
И тревожные ночи без сна.

И когда-нибудь, странно сутулясь,
В час, когда умирают дома,
Я уйду по расщелинам улиц
В лиловатый вечерний туман.

Где я буду в тот матовый вечер?
Кто мне скажет, что я умерла?
Кто затеплит высокие свечи
И завесит мои зеркала?

Так исполнится чье-то проклятье.
И не день — и не месяц — не год —
Будет мир сочетанием пятен
И зияньем зловещих пустот.

Все это было, было, было —
Моря, пространства, города.
Уже надломленные силы
И бесполезные года.

Сначала — смех и своеволье,
Потом — и боль, и гнев, и стыд,
И слезы, стиснутые в горле,
От непрощаемых обид.

Все это было, было, было,
Как много встреч, и слов, и дней!
Я ничего не сохранила
В убогой памяти моей.

Проходит жизнь в пустом тумане,
И надо мной — клеймом стыда —
Несдержанные обещанья
И жалобное — никогда.

Занавески на окнах. Герань.
Неизбежные вспышки герани.
В предрассветную, мглистую рань
Тонут улицы в сером тумане.

День скользит за бессмысленным днем,
За неделей — бесследно — неделя.
Канарейка за грязным окном
Заливается жалобной трелью.

Резкий ветер в седой вышине
Бьется в стекла, мешая забыться.
Иногда проступают в окне
Неприметные, стертые лица.

А в бистро нарастающий хмель
Заметает покорные стоны.
И над входом в убогий отель
В темной нише смеется Мадонна.

Мысли тонут в матовом тумане,
День за днем проходит, как в бреду.
Нет конца беспомощным скитаньям,
Никуда, должно быть, не приду.

День за днем, неделя за неделей…
За окошком — очертанья крыш,
Улицы, как темные ущелья,
Старый, заколдованный Париж.

По ночам — разгул, свистки и крики.
Сердце замирает и дрожит.
Тянется по лестнице безликий,
Медленно считая этажи.

И глотая запыленный воздух,
С напряженной мыслью о тебе,
Я гадаю здесь по мутным звездам
О своей изломанной судьбе.

Днем — туман, внимательный и серый.
Жизнь ясна, безвинна и проста.
На стене — премудрая химера
И изображение Христа.

А на башне старого собора
Мощной болью вздрагивает медь.
Кажется, что скоро, — слишком скоро, —
Я смогу покорно умереть.

Сейчас поют, должно быть, петухи.
Пора им петь, проснувшись спозаранку…
Весь прошлый день был нежен, как стихи,
Но после вывернулся наизнанку,
И дома долго пили валерьянку
И говорили голосом глухим.

Я в эту ночь — беспомощно-больная.
Нет сил уснуть. Часы пробили три.
Сейчас, должно быть, жалобно мигая.
На улице потухнут фонари.
И долго ждать спасительной зари
И первого звенящего трамвая.

Перед зарей охватывают сны,
Тревожат неспокойные упреки.
Всем неуверенным и одиноким
Дана печаль рассветной тишины.

О только б никогда не измениться,
Не разлюбить веселых звонких слов.
Не позабыть бы имена и лица,
Названья улиц, номера домов.

А мысли заметает тишина.
Лишь сердце и часы — наперегонки.
Но я лежу под маленькой иконкой.
И от лукавого ограждена.

О, не бояться только бы зари!
А за тяжелой красною портьерой
Рукой фатальной тушит фонари
Рассвет октябрьский в переулке сером.

Быть странником, без жалоб и без стонов,
Пьянеть простором незнакомых мест,
Увидеть новый мир в окно вагона, —
Ведь это никогда не надоест.

Теряя день за днем, и год за годом,
Лишь впечатленьями разбогатеть,
Любить одну бессмертную свободу
И никогда о прошлом не жалеть.