Ирина Кнорринг - Стихи о себе

Всю жизнь идти дорогой незнакомой
По зарослям, пустыням, городам.
И жить одной, одной тоской о доме,
О нежности, не бывшей никогда.

Веди меня по бездорожью,
Куда-нибудь, когда-нибудь.
И пусть восторгом невозможным
Тревожно захлебнется грудь.

Сломай положенные сроки,
Сломай размеренные дни!
Запутай мысли, рифмы. строки,
Перемешай! Переверни!

Так. чтоб в душе, где было пусто,
Хотя бы раз, на зло всему,
Рванулись бешеные чувства,
Не подчиненные уму.

Я пью вино. Густеет вечер.
Веселость — легкость — мишура.
Я пью вино за наши встречи,
За те — иные — вечера.

И сквозь склоненные ресницы
Смотрю на лампу, на окно,
На неулыбчивые лица,
На это горькое вино.

И в громких фразах. в скучном смехе
Самой себя не узнаю.
Я пью за чьи-нибудь успехи,
За чью-то радость, — не мою.

А там, на самом дне стакана,
Моя душа обнажена…
— И никогда не быть мне пьяной
Ни от любви, ни от вина.

Я помню,
Как в ночь летели звездные огни,
Как в ночь летели сдавленные стоны,
И путали оснеженные дни
Тревожные сцепления вагонов.
Как страшен был заплеванный вокзал,
И целый день визжали паровозы,
И взрослый страх беспомощно качал
Мои еще младенческие грезы
Под шум колес…

Я помню,
Как отражались яркие огни
В зеркальной глади темного канала;
Как в душных трюмах увядали дни,
И как луна кровавая вставала
За темным силуэтом корабля.
Как становились вечностью минуты,
А в них одно желание: «Земля!»
Последнее — от бака и до юта.
Земля…Но чья?..

Я помню,
Как билось пламя восковых свечей
У алтаря в холодном каземате;
И кровь в висках стучала горячей
В тот страшный год позора и проклятья;
Как дикий ветер в плаче изнемог,
И на дворе рыдали звуки горна,
И расплывались линии дорог
В холодной мгле, бесформенной и черной,
И падал дождь…

…А там нарциссы отцвели
В долине за Джебель-Кебиром,
И пахнет весело и сыро
От свеже вспаханной земли.

Уже рассеялся туман,
Прошла пора дождя и ветра,
И четко виден Загуан
За девяносто километров.

И девственною белизной,
Под небом, будто море — синим
Белеет в зелени густой
Цветок венчальный апельсина.

Шуршит трава, басит пчела,
А скоро зацветут мимозы
У той тропинки под откосом…
Тропинка, верно, заросла…

Переплески южных морей,
Перепевы северных вьюг —
Все смешалось в душе моей
И слилось в безысходный круг.

На снегу широких долин
У меня мимозы цветут.
А моя голубая полынь
Одинакова там и тут.

Я не помню, в каком краю
Так зловеще-красив закат.
Я не знаю, что больше люблю —
Треск лягушек или цикад.

Я не помню, когда и где
Голубела гора вдали,
И зачем на тихой воде
Золотые кувшинки цвели.

И остались в душе моей
Недопетой песней без слов
Перезвоны далеких церквей.
Пересветы арабских костров.

Говорили о злобе пожарищ,
В черном небе густела гроза.
Говорили при встрече: «товарищ».
Никогда не смотрели в глаза.

Узнавали по голосу вести
Мимоходом, на остром ветру.
В мутном мраке фабричных предместий
Находили ограбленный труп.

Рано, в сумерках, дом запирали,
Спать ложились и света не жгли.
По утрам в гимназическом зале
Повторяли: «вчера увели…»

И за наглым разбойничьим свистом
Опьяневших от крови солдат
Четко слышался в воздухе мглистом
Непрерывный и жуткий набат.

В расплескавшейся мутной стихии.
В первобытной, запутанной тьме
Были ночи, как сны — огневые,
были лица — белее, чем мел.

И в рассветном молочном тумане,
В час, когда расточается мгла,
Где-то вспыхивала и росла
Напряженная радость восстанья.

Где-то песни чужие звенят.
День смеется, унылый, серый…
И стоят на столе у меня
Утка с ярмарки и химера.

Здесь нас трое, и мы друзья.
Скучно нам и немножко жутко.
Здесь о нежном тоскую я,
О Монмартре тоскует утка.