Ирина Кнорринг - После всего - Стихи 1920-1942 гг.

Мы погрубели, позабыв о скуке.
Мы стали проще, как и все вокруг.
От холода распухнувшие руки
Нам ближе холеных, спокойных рук.

Мы стали тише, ничему не рады,
Нам так понятна и близка печаль
Тех, кто сменил веселые наряды
На траурную, черную вуаль.

И нам понятна эта жизнь без грима,
И бледность просветленного лица,
Когда впервые так неотвратимо,
Так близко — ожидание конца.

Просыпались глухими ночами
От далекого воя сирен.
Зябли плечи и зубы стучали,
Беспросветная тьма на дворе.

Одевались, спешили, балдели
И в безлюдье широких полей
Волочили из теплой постели
Перепуганных, сонных детей.

Поднимались тропинками в гору,
К башмакам налипала земля,
А навстречу — холодным простором —
Ледяные ночные поля.

В темноте, на дороге пустынной,
Зябко ежась, порой до утра,
Подставляя озябшую спину
Леденящим и острым ветрам…

А вдали еле видимый город
В непроглядную тьму погружен.
Только острые башни собора
Простирались в пустой небосклон.

Как живая мольба о покое,
О пощаде за чью-то вину.
И часы металлическим боем
Пробуравливали тишину.

Да петух неожиданно-звонко
Принимался кричать второпях.
А в руке ледяная ручонка
Выдавала усталость и страх…

…Так — навеки: дорога пустая,
Чернота неоглядных полей,
Авионов пчелиная стая
И озябшие руки детей.

Умеренный, твердый, железный,
Презревший лишенья и страх,
Взлетающий в звездные бездны,
Ныряющий в темных морях,

Еще — победитель-удачник —
(«Куда только мы ни зашли!»)
Немецкий мечтательный мальчик
Гуляет но карте земли.

Он так подкупающе молод,
Так бодро шагает вперед,
Неся разоренье и голод
Повсюду,
Куда ни придет.

Его на бульварах Парижа
Так радует каждый пустяк:
Он губы застенчиво лижет,
Косясь на французский коньяк.

У пестрых витрин магазинов
Часами стоит, не идет,
Совсем по-ребячьи разинув
Свой красный, смеющийся рот.

А завтра, послушный приказу,
С винтовкой на твердом плече
Пойдет… и не бросит ни разу
Простого вопроса: «Зачем?»

Зачем ему русские вьюги?
Разрушенные города?
На севере или на юге —
Везде — непременно — всегда?

Зачем ему гибнуть и драться
Среди разрушений и бед,
Когда за плечами лишь двадцать
Восторгом обманутых лет?

Неужто такая отрада —
Недолгих побед торжество?
Ведь запах смолы из Шварцвальда
Уже не коснется его.

И над безымянной могилой
Уже не поплачет никто.
Далекий, обманутый, милый…
За что?

В открытом окне трепетали холодные звезды.
Скользили, клубясь, над зигзагами крыш облака.
Был гулом моторов насыщен томительный воздух,
И мягкие взрывы, как гром. И сжималась рука.

Сверкающий луч опоясывал небо сияньем,
Назойливо шарил и снова соскальзывал прочь,
И, камень за камнем, огромные серые зданья
Беспомощно рушились в истинно звездную ночь.

В глубоких подвалах не спали усталые люди,
Над городом темным сияла бесстрастная твердь.
И в звездное небо громоздкие дула орудий
Со злобой плевали тяжелую, страшную смерть.

Темнота. Не светят фонари.
Бьют часы железным боем где-то.
Час еще далекий до зари,
Самый страшный час — перед рассветом.

В этот час от боли и тоски
Так мучительно всегда не спится.
Час, когда покорно старики
Умирают в городской больнице.

Час, когда, устав от смутных дел,
Город спит, как зверь настороженный,
А в тюрьме выводят на расстрел
Самых лучших и непримиренных.