Внизу под замком еле выживают люди,
А по соседству горка чуть повыше – ты ее наверное видал,
И замок помощней – все отниму и без прелюдий.
Война, дома разорены, повсюду льется кровь,
Там не щадят ни женщин ни детей – ей Богу,
Все для того, чтобы захватывать и вновь, и вновь,
Веками выстилать для зависти кровавую дорогу.
Далекая земля, которую не видел и во сне,
Но вера там другая, хоть земля землицей,
Тут надо католическую насадить, ну, почему не мне,
Все палестинскому народу оплачу сторицей.
Война и крестоносцы в Палестине,
Дворцы пылают, и кругом убитые лежат,
Но «гроб Господень» защищен отныне,
Плевать на мертвых, лежа пусть песок едят.
А результат той зависти – двадцатый век,
И в Палестине где католицизм? Такого и не знают,
Там палестинцев и евреев тьма, не сосчитаешь всех,
Они друг друга и сейчас без счета убивают.
Прошли года, а войн, которые от зависти, не перечесть,
Миллионы матерей над гробом сына плачут.
А тем завистникам, что наверху – нужна победы честь.
Те слезы материнские, ну, ничего не значат.
Какой позор – Германия и Австрия двадцатый век,
Где Шиллера, Бетховена и Моцарта рожали,
Вдруг Гитлер – в зависти своей он недочеловек,
И эту зависть множество людей с ним разделяли.
Ну, мало им Германии и пол-Европы, да притом своей,
У них глаза гораздо шире горла.
Мы третий рейх построим для своих людей,
А остальные люди просто тошнотворны.
А результаты черной зависти – ну, подсчитай скорей,
Вон обгорелый труп аж в пятьдесят четыре года,
И трупы Геббельса, жены и шестерых детей,
Эх, зависть, порождаешь ты одни невзгоды.
Капрал на службе у Конвента двести лет назад,
Чего-то не хватало Франции, землицы мало,
Ведь зависть жабой душит – геополитический расклад,
Рванем на Петербург и на Москву – так надо.
Рванули, страшные морозы жрут куски от лошадей,
Вся армия погибла, бегство и конец ужасный,
И гибель сотен тысяч соплеменников своих людей,
Вот образ зависти нелепой и напрасной.
Желаю я тебе, сосед, когда глядишь через забор,
Чтобы тебя не посещали никогда завистливые грезы,
Чтобы сказали о тебе – был не завистлив, был он добр,
И с добрым словом о тебе вдруг появились слезы.
04.03.2010
Сегодня все не в лист – так не везло,
Очко я не набрал – все с перебором,
И дождь косой по городу назло,
Как в Рембрандте «Ночным дозором».
В тоску вгоняет дождь косой,
Порывы ветра с ног сбивают,
Несут куда-то жизнь какой-то полосой,
Осеннею листвой – куда, не знаю.
А как шикарно шла до этого игра,
Я в ней был просто виртуозом Паганини,
По всей Одессе-маме карточные шулера,
Парашу феней ботают доныне.
А в висте-покере я был на высоте,
Лепень и шкары – весь в изящнейшем прикиде,
На пляжах я не раздевался никогда, нигде,
В парижском канотье я был и царь, и бог доныне.
А золотой «Лонжин»! Одним моим щелчком
Все женщины у ног моих ложились,
Шампанского взлет пробки, а потом
Моя красивая фигура у мадам двоилась.
Ошибку сделал я ужасную вчера,
Забыл, что левая рука хранит от правой тайну,
Я, передернув карту, так ошибся, господа
Поймали за руку меня, и не случайно.
Что приключилось, не исправить мне теперь,
В солиднейшей игре был пойман я за руку,
Теперь уж не играть мне даже на луне,
О «Монте Карло» вспоминать мне просто мука.
Зачем полез туда, куда не надо лезть?
Уж лучше б сжеван был в тигриной пасти,
Чем миллионы грязные, которые не счесть,
Ведь избежал бы я тогда такой напасти.
У нас, у «асов» карточной игры,
Обман считается непоправимым преступленьем,
И все-то ради профурсеточки одной,
Я, как последний фраер, погорел в мгновенье.
Ну что ж, играть я больше не могу,
А мелким фраером я никогда не буду,
Завязываю я, зеленое сукно, «адью!»,
Прощайте карты, вас я не забуду.
17.05.2009
Да разве я не песенный поэт?
Ведь песню написать моя душа стремится.
Я песни лучше всех пишу а толку нет,
И это потому, что качество чернил, бумаги не годится.
Беда, коли сапожник вдруг замешивает пироги,
Беда, коли пирожник сапоги тачает.
Я не такой, куплю я новую бумагу и чернила – погоди:
От зависти и Зыкины, и Толкуновы – все поумирают.
Ну, написал, а Толкунова почему-то не поет,
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу