«Ты все же думаешь, что дважды два четыре?..»
Ты все же думаешь, что дважды два четыре?
Что логике любовь подчинена?
Что мы живем с тобой и дышим в мире,
Где за волной бежит такая же волна?
Вода, увы, не утолит сердечной жажды.
Гармонию, как червь, подточит шум,
И то же слово, сказанное дважды,
Всегда переиначит расторопный ум.
1948–1956
Жалость («Возьмешь иное слово, а оно…»)
Возьмешь иное слово, а оно,
Как теплый воробьеныш, затрепещет
В твоей руке, замрет, — еще одно
Движение, и вот — уже темно
Вокруг, и ширится во мгле пятно
Безмолвия, упрямо и зловеще.
О если б сохранили пальцы след
Живого, словно летний дождь, дыханья,
Чтоб в дни преодоленных нами бед,
В часы восторга, славы и побед,
Мы помнили, что в мире нашем нет
Пронзительней воспоминанья.
1967
«Вкруг проруби снежком присыпано слегка…» [19]
Вкруг проруби снежком присыпано слегка.
Среди кристалликов разнообразных
Петляет клинописная строка
Меж прочих строчек, с нею не согласных.
Воронью путанную мысль сравнить нельзя
Ни с заячьим подскоком прытким,
Ни с волчьею строкой, ведущею в поля,
Ни с воробьиным стершимся петитом.
На глиняном необожженном кирпиче
Своих богов прославил сумериец,
И до сих пор на клинописных матрицах хранится
Не звук, но смысл его речей.
Тот сумериец стал песком и глиной,
Стал прахом, как и всякий человек,
А мы, пройдя веков и горы и низины,
Бесстрашно входим в мир его библиотек.
Но вот — каким вороньим божествам
Посвящена в снегу петляющая строчка?
Как нам проникнуть в тайну естества
И не расстаться с нашей оболочкой?
1970
Солнце зашло.
В полумраке лежит Иудея.
Изнемогая от звезд,
Глухо вздыхает ночная вода.
Ночь как стекло.
Чуть мерцая, на камнях белеет
Тонкая кромка соленого льда.
Ветер принес
На мгновенье дыханье ночное,
Запах пустыни и трав,
Облако тысячелетнего сна, —
И под откос,
Точно камни на дно голубое,
Падает взрывов тяжелых волна.
Время вдали,
Как верблюд, по пустыне шагает,
На серебристом песке
Ветер слепые заносит следы.
Горстью земли
И песка станет сердце. Кто знает, —
Может быть, каплей соленой воды.
1948–1952
Рыбы в аквариуме («Осколок подводного мира…»)
Осколок подводного мира,
Прозрачный, серебряный шар.
Какая у рыб непонятная лира!
Как непохожа на нашу душа!
Ты плавные видишь движенья,
Магический блеск чешуи,
Ты слышишь подводное пенье,
Обаянье холодной струи,
И с ритмом беззвучным встречаясь,
С дыханьем неслышной строки,
Ты чувствуешь, как за плечами
Золотые растут плавники.
Благовещенье («Две черные кисточки на острые уши…») [20]
Две черные кисточки на острые уши
Для красоты прикрепив,
Молится белка на лесной опушке,
Как на паперти, — лапки сложив.
День благовещенья сегодня, быть может,
Первой сосулькой ее озарил,
Быть может, слетел к ней посланец Божий,
Некий беличий Гавриил.
В знак того, что случится, что будет,
Уронила сорока перо:
И когда-нибудь
Бельчонок начнет проповедовать людям
Недоступное людям добро.
1963
«Золотое брюшко прикрепив к паутине под крышей…» [21]
L’araignee du jour — amour
Золотое брюшко прикрепив к паутине под крышей,
Качался паук на тонком и звонком луче,
А лучик другой — мне казалось, он дышит
И поет у меня на плече.
В мире много таинственно радостных звуков.
Я их слышу, когда ты положишь на плечи мои
Твои загорелые руки,
Многозвучные руки твои.
Ты помнишь — огромное солнце пылало,
Твоя золотая дрожала рука,
И лучи — всем спектром звенящие жала —
Пронзали расплавленные облака.
Любимые волосы звенели скрипичным оркестром —
Что ни волос, то новый светящийся звук,
И в ладонь — точно там для него уготовано место, —
Как первая скрипка, спускался паук.
1963
«Все больше тяжести…» [22]
Пусти меня, отдай меня, Воронеж…
О. Мандельштам
Все больше тяжести,
Все меньше нежности…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу