Коллектив авторов - Живая вода времени (сборник)

Дом Афанасьевича бандюки не тронули. Все было на месте. На пыльном столе стояла оплавленная свеча, рядом, на случай отключения света, лежали спички. На месте был телевизор, холодильник, домашняя утварь, одежда. Пахло мышами, плесенью. Всюду валялись пересохшие мертвые мухи, темные рисинки мышиного помета, янтарной каплей виделась на окне запутавшаяся в паутине оса. Застоявшийся воздух был столь отвратителен, что Афанасьевич первым делом открыл распашное окно, и в комнату вместе пением птиц, с солнечным светом, ворвались теплые струи летнего ветра.

– Ну ладно, Валер, я все окна открою, печь затоплю, а ты Валю крикни – в доме приубрать. Сам косу бери – знаешь, что делать.

К вечеру двор Афанасьевича не узнать было. Ровными валками, где вперемешку с душистым клевером, мышиным горошком виделись солнечные пятна ромашки, лежало подсохшее сено. Чисто вымытое крыльцо, устланное еловым лапником, так и манило в дом. А там, на белом тесовом полу – домотканые половики, на столе – полевые цветы, а по стенам, по бородатым портретам, упакованным в черные дубовые рамки, по чисто вымытым стеклам окон гуляют всполохи-отражения горящих в печи дров. Дом дышал теплотой и покоем, от печки шел такой духмяный и томительный жар, что невесть откуда появившаяся кошка разлеглась на полу и переваливалась, подставляла этому жару то одну, то другую сторону своего расслабленного гибкого тела.

Кривоногий и шаткий стол еще пригодился. Винтарь поставил его на прежнее место, долго колотил молотком, драил столешнецу чистым песочком, голиком драил, мыл студеной водой. Скатерть стелить не стали – свежестью, светом горели сосновые доски стола, на котором в глиняной плошке дымилась картошка, малахитом темнели крепкие, пахнущие укропом, огурцы, сахарной белизной светились тонкие ломтики сала, высились крупные куски ноздрястого хлеба. Афанасьевич принарядился. К столу он вышел в белой, свободно спадающей до колен, рубахе, в отутюженных брюках, в добротной кожаной обувке. За этот день, кажется, он приободрился: разгладились у глаз морщинки, лицо покрылось румянцем, ровнее и увереннее стал голос.

– Монопольку пить мы не будем, – произнес, несколько смущаясь. – Выпьем мою собственную, по космическим технологиям сделанную, «журовскую» выпьем!

Летний вечер ложился на грешную землю. С полей, с Поляковой гари тянули к деревне седые космы тумана, заполняли низины, укрывали неровной зыбкой периной дорогу, стелились у подножья березовой рощи и чуть колыхались от неслышного шепота ветра. Кликала где-то кукушка, призывно и звонко звал соловей, неестественно громко жужжал в тишине запоздалый бродяга шмель. Теплый воздух, напоенный запахом сена, был чист и прозрачен. Виделось далеко, ясно и четко, так, что, казалось, большая, с медным отливом луна выглядывает из-за крыши соседнего дома.

– Ты погляди, Афанасьевич, дом твой совсем просел, – указал Винтарь на четкий силуэт, отпечатанный на клюквенно-красной стороне горизонта. – левый угол почти упал.

– Вижу, Валер, вижу! Поднимать его надо. Два венца нижних менять.

– И что, поднимать будешь?

– Буду. Вот Троицу отведем – этим займусь!

Неделю спустя братья Машковы взялись за дело. Трактором притащили лесины. В три дня обследовали нижние венцы и сладили новый подруб. А потом, ловко орудуя домкратами, примеряясь, прицеливаясь, подводили его под покосившееся от веку строение. Афанасьевич не вмешивался в этот процесс, но всегда был рядом. Он пристально смотрел, как на мелкие, дымящиеся желтой пыльцой чурки, разваливались нижние венцы и, кряхтя, как столетний старик, чуток поднимается дом. Он удивлялся сметке Машковых, неспешной артельной работе, слаженности движений, действий, до простоты отточенных приемов строительства.

– Ах, мужики, цены вам нет, – восхищался он.

– Есть нам цена, – отвечал старший Машков. – Работа не часто бывает. Все больше в Москву да в Москву на заработки ездим. Дома бы поработать. Деревни бы эти поднять, – и оглаживал пышные пшеничного цвета усы. – Да, видно, никому не живать здесь. Прахом пойдет все.

Не верилось Афанасьевичу, что прахом все пойдет. И потому с завидным упорством приводил дом в порядок.

«Перед дедами стыдно, – думал он, наново перестилая с Винтарем пол, – поднялись бы они, поглядели на землю-кормилицу родимую, на поля потом напоенные, на деревни погубленные. Что бы сказали? Что бы сделали?»

А Винтарь все удивлялся.

– Тышь сто, должно быть, вложил, Афанасьевич?