По его разноцветным стрелам.
...
«Вот дом, который построил Джек…»
(из английского фольклора)
* * *
Сей храм возвели на деньги компании.
Об этом гласит не столько табличка на здании,
сколько собственно здание, плохо копирующее Ниццу
на фоне русской деревни, а также лица
входящих в него моих сослуживцев.
Глядя внутри как притихшее руководство
борется с чувством собственного превосходства
перед Матерью с Сыном,
затылком читая о чем просили,
я рассуждаю о милости Высшей Силы,
о том, что величие наше, наша убогость
одинаково верно выводят к Богу.
И. Бродскому
* * *
Каждое утро нам день возвращает на плечи.
И начинает скорее катить его к новому вечеру,
Не уставая шептать потревоженному сознанью,
Что день наш обычно имеет не больше общего с явью,
Чем наша обычная ночь. И возразить тут нечего.
Каждое утро твердит недоверчивому воображению,
Что абсолютный покой – это лучшая форма движения.
Мы посему никогда не выходим из дома,
Где та же контора – одна из немногих комнат.
И как ни спешим мы порою к себе вернуться,
А все же стараемся до вечера не проснуться.
* * *
Проводить еще раз облака
От крестов до слепящего круга,
Не заметить, куда с каблука
Вдруг порхнув, улетела супруга.
Потеряв невесомую нить,
Поклониться бетонному своду,
Чтобы снова в метро пережить
Неподдельную близость к народу.
* * *
Я не один и я не одет.
Входит свидетель – солнечный свет —
Смотрит в салатник и наполняет стакан.
– Участь твоя, – говорит, – надежнее, чем капкан,
Хочешь молитвы пой, а хочешь – танцуй канкан.
Я опоздал, – говорит, – если цветы в венках,
Если твоя судьба ходит на каблуках,
Если в распахнутой двери – погашенная свеча,
Если движенье плеча
Как поворот ключа.
Так пропади в западне,
Разбейся о сотни глаз,
Первым дождем пролейся,
Сгустками падай в таз.
Сворачивать поздно. Останешься жив, сынок,
Будешь как я – нужен, пока одинок.
* * *
В продуваемой комнате переговоров,
где столетьями спорят Вчера и Завтра,
Сегодня томится от их справедливых укоров —
едкой смеси разочарованности и азарта.
Вчера расползается снова дурным туманом,
Завтра опять попользуется и бросит,
а Сегодня правда не по карману,
оно всех принимает и все выносит.
Только в часы, когда звездную карту
солнце прячет за голубое,
Сегодня уверено в том, что Вчера и Завтра
ушли, наконец, договорившись между собою.
Мусор на крыше лежалый, покрытый пылью.
Все оттого, что людей тут случается мало, а небу
Мусор неинтересен. Так же, как люди. Но здесь
В небе уже человек. И, в прозрачной тиши растворяясь,
Слышу я странные мысли о том, что земли не бывает.
Есть, дескать, высшее небо и небо пониже,
Низкое небо совсем, а земли не бывает…
Вежливо сдвинув консервную банку, смущенный,
Тихой звездой проплываю сквозь тьму чердака.
* * *
Осень на рябине спелой
Настоит хмельную влагу,
Все, что сделал и не сделал —
Все уместно, все ко благу.
Тает в уличном рассвете
Память мутным привиденьем.
Праздник вечно юной смерти
Счастьем жжет листву растений.
Им сквозь узкое оконце,
Уж сама едва живая,
Целый день старушка-солнце
Передачи посылает.
И за нею, прочь от буден,
Мокро, сухо – без дороги,
Все, что было, все, что будет —
Чтоб вернуться, все уходит…
Каждый год Егор Афанасьевич Журов приезжал в деревню, где проводил свой профессорский отпуск. В советские еще времена он подкатывал к доставшемуся по наследству дому на голубой, сверкающей лаком шестерке. Высокий и важный, в расстегнутой настежь белой рубахе, он медленно, стараясь не мять изумрудной травы, обходил свои владения, отмечал все недостатки, накопившиеся за прошедшую зиму. В душе он был человеком крестьянского склада, с крепкой хваткой, хозяйской жилкой, когда, казалось бы, абсолютно ненужная вещь находила свое место в его деревенском обиходе. Наверное, стал бы он тем мужиком, на которых и поныне держится Русь, но жизнь рассудила иначе – Афанасьевич, как уважительно называли его в деревне, стал профессором. Говорят, в своей сфере он преуспел, на космос работал, а вот крестьянствовать так и не научился. Руки не слушались, сноровки не было. Нехитрая, казалось бы, работа, доставляла ему столько мук и хлопот, при всей аккуратности и старании велась столь неуклюже и медленно, что Афанасьевич с удовольствием поручал ее деревенскому жителю. Люди валили валом. Надо починить покосившийся забор – вот они специалисты, поправить печную трубу, выкосить заросший отавою двор или прополоть грядки – и здесь нет отбоя. Афанасьевич жмотом не был. За каждую, пусть и мелкую, работенку накрывал в саду покосившийся стол, вываливал на него столичные разносолы, доставал из холодильника подернутую туманной влагой бутылку.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу