«Ой. Вишь, каков срамец, накорябал тут. Я стереть было, а тут вы. Неловко даже, подумаете чего про меня, чего доброго. недоброго сиречь. Нет? Вне подозрений я! Благодетель вы мой, спасибо. Располагайтесь, милсударь, путь-то, я чай, не близкий? А мне до Киева, а там. еще крюк кой-какой»…
Не успел в купе войти, как на меня настороженно воззрился молодой человек, угрем извернувшийся от подушки. Хитроватый, в чиновничьем мундире. В руке химический карандаш, на нижней губе черный следок. Офицерская бородка, куцеватость с рыжинкой, легонькая картавость.
«…Вы по надобности какой, по личной? Служебной. Так-так, а я и так и так, и сяк и так, и свое, шкурное, и по чину надобность. Засурков моя фамилия, слыхали, может. Пихтюк-Засурков. По адвокатской линии. Защитник народный. Не гнушаюсь нигде. И по городам, и по весям. О, как вам идет без верхнего, господин. ага, понял, господин штабс-капитан. У меня к военным отношение о-го-го, особенное отношение, авантаж.
Я вот. извольте не пренебречь, карточку вам. я с военными всяки имел дела. Сейчас себя обслуживаю. Защищаться буду, сударь мой, от, к слову, вашего коллеги. Званием подполковник, граф опять же. Ж-го уезда. Тамошний предводитель дворянства. Полагаю, засажу я его. Нет-нет, оговорился, засужу. И поделом. Человек-то он, может, и почтенный, и ордена заслужил за дело. Только разве барское это дело людей убивать? Что с того, что человек сословием попроще? Не тот нынче век. Потому и не ерихонься, а то живо на ж. ссадим.
Благодарствую, не пьем-с. Водочку-с. Мы наливочку уважить любим. А вы? Не? Запах не тот? Ну, мы прибережем наливочку до дому. Пихтюк-Засурков, он, барин, в поездах строжайшим образом уваживает бургонское Шамбертен № 38 три дробь четыре. Не иначе. Иначе только рейнское Шлос-Иоганисборг. Как в книжке одной старой. Слюноточивая мечта захудалого, вечно голодного студента Моси. Еще тому лет восемь пивал бедный Мосик разбавленное столовое, на худой край – пиво в дешевом трактире. Но пристально мечтал о Шамбертене. При этом. Притом, что как видите, добился, и довольно скоро».
Сосед по купе не опрокидывает рюмку, а, будто нырок, протягивает к ней губы, по-утиному всасывает, и плавно удвигает голову назад. Ни рюмка, ни борода при этом, не срезались даже на градус.
«…Я вот с чего с ним, с подполковником, схватился?
Раз, два, пять, да, почитай, уж полгода, как я дочке его распрекрасной Наденьке курс по праву давал, на дому-с. По юриспруденции, гляньте-ка, пташка устремлена. Лапотный люд защищать собиралась. Мося месяцы на нее угробил, от трех громких дел отбоярился. Не за идею, это уж само собой. Только ведь и гонорар господин полковник тоже положил не так, чтоб с Морганом чаи гонять. Так что ж у нас в причинном остатке? Да просто: запала она мне, запала Надька, Надюха, Надюшенька. Хороша, ни слов, ни метафор сродных.
Ничего, что еще себе дозволю? Ух, буль-буль, чертята да по веночкам! Кха!!!».
Вот он становится ближе, вернее, ближе его лицо, подавшееся ко мне через столик. И там, в лице, два отточенных грифеля из вздутой радужки, безумно тонущей в палтус – ной мясистости белков. Грифеля не кололи, а шпынями на самом острие отталкивали, не подпускали: ты чужой, ты не мой, ты. ой!
«…Вы офицер. И крыться перед вами не пристало. Чего ж, распахиваюсь, как на духу, примите в свой штаб. Погусарил, сохальничал я. Совратил дочурку предводителеву. Сцедил ягодку пасленовую. Ладна, смачна, да вот беда – неуклюжая, воробышек в таких делах. Чего так глядите? Она, право слово, вполовину сама далась. Волокититься не собиралась, папаше жалиться того пуще. Куда? Она его пуще моего боялась. Я, собственно, и не уверен, что обрюхатил, что я. Недоказуемо. Все ведь потом, много позже открылось. А она в тех делах была того – тычинка без пестика. Оттого ничего и скрыть не смогла, ни даже меня вовремя упредить. А открылось все с подачи гувернантки. По этой части ушлая бестия, подкованная. Я к ней ни-ни, да она и не смотрела на таких. А Надюху на первом же позыве, в семечку расколупала. И тут уж, ой!
Вы что не пьете-то, выпятился как столб соли содомский. Ни – свое, ни – нашенскую. Разволновался я что-то, все как бы вчера содеялось! Да. Подполковник меня нещадно тузил, кулаками, подошвами. Мало, стрелял из кольта. 4 пули во мне. Как я их заимел, и не почуял в горячке. Одно понимал: все-все, сейчас кончит, упаси и пронеси, а потому на коленях ему одно жарил: «Родимец, кормилец, милостивец, отец, никому не скажу, только не добивай, а то пойдешь за убийство». В горячке всю подноготную ему, как вот вам: дескать, да-да и нет-нет, благодетель, что, мол, грех брал: мальчиков драл, а баб нет, нет на мне греха. Я тогда на себя готов был все грехи взять, хоть содомские, хоть. Только б дуло отвести, от дочки его свой срам унести. А Надька, умница, молчит, не сдает. А тут уж и этот бешеный полковник, как в сердце зашел, так и вышел, сдулся, да и поник. А мне чего? Уцелел в живых и ладно. Чуток опосля предводитель сам знахаря из деревни справил – отхаживали неделю. Сейчас, поправясь, еду подавать.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу