Лев Маляков - Свидание

И до меня за сотни лет
С утра, как новоселы,
В полях —
  едва взыграет свет —
Гудели важно пчелы.

Стояли смирно у воды
Покорные ракиты.
Грузнели к осени сады
Анисом знаменитым.

В реке гулял ленивый сом
И утка жировала…
Одних —
  забыл родимый дом,
Других —
  давно не стало.

За что же я в такой чести —
Иду тропой земною…
И без меня всему цвести,
Но лучше бы — со мною.

Усохла на болоте гоноболь,
Копна беспомощно осела у овина…
Под ветра вой свою вверяю боль
Листу просторному, как снежная равнина.

Достанет ли его — беду вобрать,
Что на сердце лежит
  булыжником замшелым?
Враги могли повесить, запытать,
Железом и огнем терзая тело.

Слова текут кровавой бороздой:
Орда фашистов.
  Беженцы.
  Поруха…
И брата жизнь, сгоревшая звездой,
И на сто партизанских верст
  одна краюха.

Черным-черно по белому листу:
Карателей облава — мы в капкане.
Гремят отмщеньем взрывы на мосту…
Все в памяти моей, как на экране.

За двадцать миллионов дать ответ!..
Гляжу на лист бумажный безнадежно.
Да что там лист!
  Для горестей и бед
Была бы впору степь
  с ее немым безбрежьем.

Не объять материнскую душу,
Беспредельны просторы ее…
Ты прости, что покой я нарушу,
Житие вспоминая твое.

«Житие» — не обмолвное слово,
Ты и вправду святая была:
На деревне умела любого
Отвести от корысти и зла.

И умела легко, величаво
Уживаться с нелегкой судьбой.
Деревенских детишек орава,
Как за матерью, шла за тобой.

Ты учила не плакать от боли
И в работе себя не жалеть.
Даже наше тяжелое поле
При тебе начинало светлеть.

А когда захлестнуло ненастье,
Ты, себя втихомолку казня,
Материнской суровою властью
Посылала в разведку меня…

И, склонясь надо мной молчаливо —
Состраданье само и любовь, —
Ты не взглядом ли раны лечила,
Из которых бежала, сочилась
Сквозь бинты воспаленная кровь?

Я с морем остаюсь наедине
И слушаю его тревожный ропот…
Припоминаю свой моряцкий опыт,
Что якорем заилился на дне.
Я с морем остаюсь наедине.

Слова, что камни, падают в прибой,
Дробя закат в багровые фонтаны.
На непогоду загудели раны,
Напоминая мне последний бой.
Слова, что камни, падают в прибой.

Товарищей пучина погребла.
В смертельный шторм не многим пофартило…
Ревело море — братская могила.
Тонуло солнце.
Подымалась мгла.
Товарищей пучина погребла.

И час, и два я слушаю прибой,
Внимаю голосам братвы отважной.
Во тьме маяк засветится протяжно
Звездой неповторимо голубой.
И за полночь я слушаю прибой.

В учениях и на парадах
Себя показать я не мог —
Свое отлежал я в засадах,
В снегах у опасных дорог.

Свое отходил я в атаки —
До самой победной весны…
Не мины взрываются — маки
На длинных дорогах войны.

Горят они ярко и нежно
Среди золотистых хлебов.
Российское поле безбрежно,
Как вечная наша любовь.

Дарован сердцу, как металлу,
Природой прочности запас.
Война меня огнем пытала
И подымала на фугас.

Метель меня лобзала жгуче
За тем изрытым большаком.
Друзья под ивою плакучей
Лежат, присыпаны снежком.

Что ж, беды поздние полегче,
Но точат медленно, как ржа.
Их не зальешь и не залечишь
Они зарежут без ножа.

И сердце, кажется, зайдется —
Не хватит прочности ему.
Ну а пока что бьется, бьется,
И что мне делать остается —
Как не довериться ему?

Наш проселок бойцы-пешеходы
Утоптали за горькие годы.
Шли туда,
Где орудий раскаты,
По нему в сорок первом солдаты.

Укатали проселок обозы,
Застелили листвою березы,
Сапогом да узорчатой шиной
Пропечатана вязкая глина.

На виду у израненных елок
Уходил за деревню проселок.
Опоясав низину подковой,
Заворачивал в клевер медовый.