Анатолий Парпара - Первый перевал. Стихи

Такой простор!
Предутренние краски
на небе проступают все ясней.
И доброта приходит без опаски,
и мир и лад уже в душе моей.
И поднимаешься над синими холмами,
и видишь даль могучую окрест,
и говоришь неспешными словами,
и откликается далекий благовест.
И посреди внезапных откровений
вдруг понимаешь в сокровенный миг,
что ты —
звено великих поколений,
и потому обязан быть велик.
Ты — продолжатель
будущего рода,
и человечества судьба —
в твоей судьбе.
И верит беззащитная природа
оратаю и воину —
тебе!

Бери, художник, кисть
и наноси
На полотно отрадную картину:
На первый план —
летящую машину;
Что хочешь:
грузовик или такси.
А под ее колеса положи
Мазками точными бетонную дорогу,
Которая уходит понемногу
Куда-то вдаль, свершая виражи.
Теперь вот эту землю насели
Прохожими,
Спешащими куда-то,
Березами,
Которые крылаты —
Вот-вот взлетят,
Как голуби с земли.
А в глубине картины проведи
Два-три штриха.
Твои прикосновенья
Пусть обозначат легкие строенья
С жасминными кустами впереди.
И чтоб цвета оттенки обрели,
Сумей скрестить
три световых потока.
Один с небес,
Издалека-далека —
другой,
А третий —
бьющий от земли.

Мне листьев звон
ночами снится.
Он в сердце надолго проник.
Я по озвученным страницам
читаю повести про них.
И я учусь у них,
беспечный,
самоотверженности той,
с какой уходят листья в вечность
из этой жизни золотой.
Они звонят,
тревожа душу,
и сердце бьется невпопад…
Ах, неужели ты не слушал
бессмертных листьев
звонопад!

Такие дни,
наполненные светом,
великим музам древности сродни.
И все,
что есть прекрасного под небом,
в иные
не могло родиться дни.
Под мелодичный звон
зеленых сосен
и с запахом степного чабреца,
как вдохновенье,
болдинская осень
заходит в восхищенные сердца.
И нет предела
мыслям и желаньям
в такие очарованные дни…
Да здравствует такое увяданье,
которое цветению сродни!

Смеялась женщина.
Сменялись
черты лица ее легко,
и брови черные слетались
и разлетались широко.
И заразительно
и звонко
звучал прекрасный смех ее.
И тонкий голосок ребенка
вплетался в звонкое литье.
И зачарованы игрою,
они очаровали всех…
И над осеннюю землею
летел их смех,
как первый снег.

И в это утро
как всегда,
на парашютике покорном
садилась медленно звезда
на подоконник.
Кран горизонта,
что порвал
шквал неотвратный,
электропоезд прошивал
суровой дратвой.
Вразвалку,
как моряк, прошел
сентябрьский дождь,
и запоздало
заря цветным карандашом
день намечала.
Такое утро средь других
обычным было…
Но лето в осень в этот миг
переходило.

Над крышами поселка ветряки,
плетенные из тальника заборы…
Геологи,
чабàны,
горняки,
я к вам, друзья,
вернусь еще нескоро.
Но где бы ни был,
вспомнится везде
душа открытая степи целинной,
гостеприимство
братское людей
одной державы
и мечты единой.
Я уезжаю.
И мои друзья
заботливо в дорогу провожают.
А в знак того,
что счастлив буду я,
подкову оренбургскую вручают.

Не ладится!
Уйти!
Умчать!
Бродить безмолвно, виновато
там, где нет рашпиля асфальта, —
но трав неглаженая гладь.
Спасаясь от крутой тоски,
прижаться к молодому маю
и чувствовать,
как поднимают
тебя упрямые ростки,
как входит в тело чистота,
струясь по обнаженным венам…
И вдруг понять,
как откровенье,
в чем жизни суть,
в чем суета.

Пусть будут ветры озорные,
да всплеск сиреневых осин,
да эта солнечная синь
в глазах сияет, как впервые.
Пусть у калитки
у сосновой,
прищурив слабые глаза,
дед скажет:
«Чарку, брат, нельзя —
придется кружечку парного!»
Пусть у ночного краснотала,
и убегая и маня,
встречает молодость меня.
Пусть будет!
Сердце пожелало.