Римма Казакова - Мадонна (сборник)

Всё оплачу, всех прощу,
потому что так любила,
что по-прежнему грущу
обо всём, что раньше было!

Помолчу. Себя пойму.
В конструктивном, трезвом духе
покаянно перейму
опыт пушкинской старухи.

Я богата – и бедна,
я отпета – и отмыта.
Я спокойна. Я одна
у разбитого корыта.

Все падает из рук:
карандаши, тарелки…
Остался близкий круг,
но дни и чувства мелки.

Привычка подвела:
в пределах жизни бренной
примеривать дела
и помыслы к Вселенной.

Она теперь мала,
ее масштаб – оковы,
она мечты свела
к задачке пустяковой.

И этот крест несем
мы, злясь, не соглашаясь.
И, словно яд, во всем —
растерянность и жалость.

Но смотрит строго друг:
пусть нет былого хора,
остался близкий круг,
основа и опора.
Остался близкий круг
для торжества науки:
всё падает из рук…
И всё вернется в руки!

Друзья мои!
Золото и серебро
в сравнении с ними —
всего лишь медяшки.
Друзья мои делают людям добро,
и вовсе не тяжек
им труд этот тяжкий.
И каждый
чужою бедою распят.
А спросишь: во имя чего? —
не ответят…
Они хорошо после этого спят,
и звезды их снам,
как в младенчестве,
светят…

Полагаю, что я ничего не добьюсь,
что напрасны мечты и потуги.
Понимаю, что я не собьюсь,
не сопьюсь,
как иные друзья и подруги.

И что будет последний отрезок пути
и спокойным, и благостным даже.
Что я много чего пожелаю найти,
и найду, и, наверное, буду в чести
у пролаз и у бдительной стражи.

Так о чем я скулю? Горький вздор,
отвяжись!
Не терзай мою душу обидой,
что упущено время, проиграна жизнь,
что и тлеет, и тускнет, и гаснет, кажись,
в стороне уголек мой забытый.

Полагаю, и вправду здесь что-то не так.
Катастрофою кажется каждый пустяк,
и сама я в том, видно, виновна.
Пусть меня вразумит не мудрец,
а простак,
с этим делом повязанный кровно.
Вот он мне и долбит, что напрасно боюсь:
на пути, где я птицей взъерошенной бьюсь,
мне роскошно жилось и любилось!
Я на этом пути ничего не добьюсь.
…Потому что всего я добилась.

Научиться бы жить налегке,
жить легко, без сомнений и риска,
налегке, от всего вдалеке,
что так больно и горестно близко.

Отвернусь, а потом обернусь:
что я бросила – с ядом упрёка?
Отвернусь, обернусь – и вернусь
к близким далям своим издалёка.

Там, куда бы ушла, – та же боль,
та, что будит, ведёт, убивает.
Та же боль, тот же яростный бой…
А без боли его не бывает.

Научиться ли жить налегке?
Где, в заветном каком уголке
та счастливая лёгкость таится?
Что такое на деле она:
полусонной души целина
или злая, свободная птица?!

Впрочем, мы и живём налегке
и в своей безразмерной тоске
неразумное сердце не раним.
Научились. Живем налегке.
Налегке: без синицы в руке
и с журавликом в небе бескрайнем.

В восторге онемевши,
взираю на экран:
красотки-гулливерши
из самых разных стран…

Теперь их не покинет
удача никогда.
У вешалки-богини
особая звезда.

Иных судьба метелит
в безрадостных деньках,
а девочки-модели —
при деле, при деньгах.

Вот я – другая просто,
другой задор и дар.
Я с высоты их роста —
карманный экземпляр.

Контраст их стати тощей,
что вылезла на старт.
Там, где не надо, толще,
пикантный нестандарт.
И в юности всесильной,
презрев мои мечты,
меня б не пригласили
на конкурс красоты.

Нет, вовсе не жестоки
со мною мерки лет:
лишь не по мне – высокий
и узкий трафарет.

И, храбро пошагавшим
на подиум судьбы,
желаю я гигантшам
добра, а не борьбы.

Не знаю, где растят их, —
тех, выше похвалы.
Мой метр плюс шесть десятых —
уютны и милы.

Любой, со мной знакомясь,
доволен: у него —
значительности комплекс,
величья своего.

Мне с ним неплохо тоже,
и в том моя судьба,
что я всегда похожа
лишь только на себя.

Я знаю: кто-то млеет,
не ставя мне в вину
всего, что я имею,
объем и крутизну.