Римма Казакова - Эксперимент

— Андреев Аркадий, рад познакомиться! К вам командирован для проведения эксперимента.

— Какого? — неторопливо, но настойчиво осведомилась Марьяна.

— Ого, рука у вас командирская!.. Вот этого я вам сказать не могу.

— Мило, но непонятно.

Андреев улыбнулся обворожительно.

— Поверьте!

— Верю.

— Денег дадите?

— Нет.

Андреев расхохотался.

— Весело?

— Очень!

— Мне кажется, мы познакомились?..

— Гоните?

— Могу угостить чаем.

Размешивая ложечкой сахар, Аркадий сказал задумчиво:

— Мне очень нравится ваш город. Жалко, что сразу после проведения эксперимента придется уехать.

Марьяна вежливо промолчала.

— Переоборудование института заканчивается через неделю. У меня, как видите, всего неделя…

— Считать я умею.

— Денег дадите?

— Нет. И разрешения не дам.

— Сколько вам лет?

— Двадцать два. Лабораторией руковожу два года. Налить еще?

— Марьяна, — сказал он серьезно и просто. — Попробую быть откровенным. Дело не в переоборудовании института. Я придумал любопытнейшую вещь. Хочу сделать подарок шефу. Старик чертовски обрадуется! Мне…

Марьяна резко выдвинула ящик стола, шлепнула на стол инструкции.

— Занятные книжечки. Читали?

Аркадий потускнел, поскучнел.

— Прошу простить меня. В седьмом отделе у ребят моя тема, пойду потолкаюсь…

— И вы извините за некоторую нелюбезность. Я искренне сожалею.

У него был крепкий светлый затылок. Дверь бесшумно закрылась за ним.

Ночью Аркадий приснился Марьяне. Через весь сон — как тень от парохода по реке — его грустное полузнакомое лицо: серые с голубинкой глаза, твердые губы, жестковатые светлые волосы, улыбка киногероя. Сперва его вроде бы даже не было, а было только ощущение чего-то знакомого, похожего на него, и смутное раздражение от этого: он вызывал у Марьяны одновременно и симпатию и неприязнь. Ее злило его открытое желание расположить к себе ради неведомого ей эксперимента.

Сон колебался, дрожал водяной рябью, лицо Аркадия являлось ей то вытянутым, перекошенным, неприятным, то спокойным и сосредоточенным.

Придя в лабораторию, Марьяна первым делом вызвала Аркадия.

— Вчера я не очень хорошо поняла вас. В чем дело? Почему вы не хотите подать докладную? Может, это шутка?

— Нет, я не шутил.

— Как? Да вы что в самом деле! А вы знаете, что вы мне предлагаете?

— Знаю.

— Чего же вы хотите в таком случае?

— Чтобы вы нарушили инструкции.

— Послушайте, Андреев. Дело не в формальностях, поймите это. Я совсем не хочу, чтобы вы считали меня бессердечной бюрократкой. Перестаньте морочить мне голову, вы не влюбленная барышня, а ученый. Вот вам форма, берите диктофон, сочиняйте. Обсудим…

— Ну да, а вечером Липягин будет знать все до крошечной формулки! Благодарю покорно.

— Интересно, откуда это он узнает?

— Не знаю! Через стены просочится. Мой шеф — гений. Ему хватит намека. Он отпустил меня порезвиться, поболтаться со сверстниками — вы же знаете, у нас моложе пятидесяти — единицы…

— Аркадий, я эксперимента не разрешу. И точка!

— Вот я и надеялся — сдвинуть точку, а оказывается, точка — такая крохотная чепуховинка — тяжелей надгробной плиты.

— Не будем больше возвращаться к этому разговору. Мне нравится ваша привязанность к шефу, и вообще что-то есть в вашем сумасбродстве… Однако после катастрофы в Карае…

— Да, да… Ну что ж, пусть так.

— Как ребята из седьмого?

— Прелесть. Наивны и талантливы, как древнегреческие боги.

— Я улетаю до вечера, — сказала Марьяна, шагнув на круглую площадку подъемника. — Желаю вам хорошего дня.

И она нажала кнопку.

А ночью ей опять приснился Аркадий. Они шли по лугу, поросшему ромашками. Аркадий щипал цветок и что-то приговаривал. "О чем это вы?" "Старинная считалка, бабка научила". — "Ну-ка, ну-ка…" — "Любит — не любит, плюнет — поцелует, к сердцу прижмет — к черту пошлет…" "Очаровательно! Как это, как?.. Любит — не любит…" Было тихо и тепло, ромашки пахли тонко, как пыльца на крыльях бабочки, они сели на мягкую нагретую землю, Аркадий вдруг отбросил цветок. "Марьяна, мне хочется поговорить с вами всерьез о самом главном. Попробуйте понять меня. Ну катастрофа в Карае… Неужели вы думаете, что человечество навсегда гарантировано от жертв? Конечно, лучше, чтобы их не было, кто спорит! Но ведь мы все ходим по краю, мы вторгаемся в такое святая святых природы, что никаких гарантий нашей безопасности нет…" Лицо его было милым, искренним, слова, немые во сне, не звучали, а входили в нее просто тая, как входит солнце в кожу, и вместе с ними возникали сочувствие и непонятная радость.