Ринат Валиуллин - Варварство

Полюби себя сам,
прежде чем разлюбить
эту жизнь.

Полюби себя сам,
прежде чем Бога.
Он простит, он не строгий.

Полюби себя сам
так, как любишь терпеть.
Жизнь опять коротка, не короче, чем смерть.

Под микроскопом я плацентой,
надев инфузорные туфельки,
отпадно выгляжу стопроцентно,
ах, задохнётся глупенький.

Здесь моя в старость вошедшая
молодость ценна металлом,
мажу, и крашу, и вешаю,
дырок в природе так мало.

Вечер… На привязи кавалер,
вязкая, вязкая свадьба.
Ночь… Нет, не свадьба, всего адюльтер
Век… Вот возлюбленной стать бы.

Укуси, если злишься,
поцелуй, если любишь.
Необдуманность – мышцы.
Неосознанность – губы.

Если слабый – умри,
если сильный – не бойся.
Недосказанность – крик,
недоразвитость – подлость.

На коленях – молись,
торжествуй, если лёг.
Проявление – слизь,
покорение – стёб.

Если рад – заводи,
грустен – не распыляй.
Там, где много слезы,
слишком мало тебя.

Воин смотрит на грудь,
ноги – только предлог.
Просветление – путь,
достижение – пот.

Откровение – глаза,
отчуждение – взор.
Отрицательный знак,
минус – это укол.

Вечность спрятана в лёд,
жор лишением в торс.
Изречение – рот,
Вдохновение – нос.

От размера зрачка
кругозор не зависит.
Красота – от ума,
а казалось, что свыше.

Хреново,
что опять весна,
а я не готов.
В голове старая мебель,
загородив восход.

Сопливо,
что под ногами,
выцеливая шаг,
скелет волок килограммы
туда, где красиво и так.

Обрыдло
солнце счастливое,
люди подхалимно за ним,
выбросив похотливо
мясо в разрезы витрин.

Чудесно,
и пары, и особи.
Программа весенних игр,
где цель, в ожидании способа
добычи, открыла тир.

Я не настолько скуп душой,
чтоб выспаться случайно с кем-то.
Прищучив мысль остатком сигареты,
позволил размечтаться:
– Не, не нужны хвостатые кометы,
однако… Быт хоть свят,
но тоже пахнет блудом.

Я часто видел то, что не хотел бы.
Я часто так, как не хотела ты.
В цветах, что часть опухшего, но стебля —
влияние распущенной среды.

Худое тело, толстая душа,
здесь не с кем выпить,
нечем закусить.
Движение – всё то, что не спеша.
Забвение – когда уже зарыт.

Мне нечего сказать,
воспитан слушать
в уединении, но с силой в духе.
Топчусь по небу в располневших лужах,
в ад или в рай попал, зависело от туфель.

Всё идеально для смерти,
для жизни всё отвратительно,
как и её попустительство
через обилие отверстий,
как и её разрушение
до одухотворения.
Ищут мужчина и женщина
в сладости горечь трения.

Чье-то отсутствие – смерть,
чье-то наличие – жизнь.
Мне не уцелеть,
как и не родить.

Мне не заболеть,
как и не излечиться.
Жизнь до неё – больница.
Как идеальна смерть.

Я, одухотворённый
и брошенный волной на берег,
под тополем или под клёном
разумным существом и зверем
лежал и обнимал барашки
плывущих в небе облаков,
и мысли – вредные букашки,
меня оставили без снов.
Я, олицетворённый
и состоявшийся как личность,
вдыхал поляны дух ядрёный.
Спокойствие так непривычно,
глубокое, как взгляд любимой,
непониманием согретый,
насколько это допустимо
под деревом на поле летом.

О, как губителен избыток слов,
оральное клокочет радио.
На эшафот слепую бестолочь голов
корысти затолкало ради… Но

лучше говорить или молчать,
расскажет в мемуарах одиночество
где тишина повиснет на плечах
уставшим снегом на коробках зодчества.
С трудом немногословность по причине
скромности и трепетного слуха
часть речи предаёт кончине,
чтоб сила голоса с годами не утухла

Как трудно ангелу в аду, он там не нужен.
Не машут крылья, низок потолок,
и воздух красноречьем перегружен,
табачный мрак, блестящий уголёк.