Ринат Валиуллин - Варварство

Искушённого не искусаешь,
совращенную не совратишь.
Клонит шею изнеженный ландыш
от заката, что резок и рыж.

Поцелуй у двери провожает,
утоляя в последний раз.
Псевдоним теряешь – родная,
не использовав полушанс.

Не скучай, даже если вечер,
много будет ещё мужского.
И не лей понапрасну на печень,
обернётся с утра тоскою.

Ухожу, как однажды явился,
как и ты польстилась однажды.
Не природная это милость —
погибать без любовной жажды.

С шариком ручки пинг-понг одиночества
выиграл, кто дописал.
Сон на двоих принимаю за почести,
выход в полуфинал.

Постель с утра растерзана до дыр
не торжеством сражений,
саблей света,
как тосковавший на матрасе сыр
из масла белоснежного и хлеба,

Нет в доме никого,
и кажется снаружи —
от шкафа к миске кошка босиком
трусила, вспоминая ужин.

Шкаф книжный заперт,
как ненужный интеллект.
В слух стрельнувший будильник-снайпер
сдвигает на великое скелет.

Сидела на коленях книга,
на подоконнике весна.
Прошедшая любовь настигла,
и отшумевшая она
касалась солнцем, как губами,
страницы скучные паля,
литературу поедали
лучи и пальцы второпях.
Сидела на коленях книга,
там, где совсем недавно ты,
чужая силилась интрига
понятным словом и простым
прогнать навязчивое больно,
кусавшее и ум, и душу.
Мысль в прошлое ушла безвольно
воспоминание жадно кушать.

Ах, милый Питер! Творческая слякоть
причудливой извилиной барокко.
Твоя душа Невою вынуждена плакать,
слезами каменными о высоком.

Безумный Питер, интеллектуал,
не думай! Наслаждайся славой.
Всё то, чего в тебе не наблюдал,
на берегах обветренных представил?

Не плачь, зима, уходить всегда трудно.
Облезлые берега петляют по небу мутному,
и люди, похоже, туда по водным спешат тропинкам,
в разорванные снега, ныряя с опаской ботинком,
как в рыхлые облака.
Мокрые волосы леса причёсаны и блестят.
Чтобы познать неизвестное,
надо ускорить шаг.
Чтобы создать весну,
надо немногим больше:
старую сбросить листву
с плеч или с подошвы.

Вдыхает взгляд туманный парк,
как лес безбрежный.
Я то и дело невпопад
с любовью прежней.
Звоню, бессмысленно стучусь
кардиакально.
Скорее, это только грусть
и взор хрустальный.

Что положить на полку снов
не поднималась
рука, и в образе врагов
любви усталость.
Не достучаться до небес,
день не приёмный.
Ты по соседству где-то здесь,
дома лишь город.

Никто не бегал за другим,
пешком отчасти
в наручниках родной руки
в потёмках шастали.
Я был один, и ты одна,
так и расстались,
не выросли из чувств дома
тоске на зависть.

Я вспоминаю ту постель,
метель желаний,
скрип снега сорванных петель
и расстояний.
Когда нас холод не томил,
он был послушен,
владение всего лишь пыл,
что смыло душем.

Когда касание мольба
руки над кожей,
и рассыпалось на слова
колье из дрожи.
Всё идеально сверху вниз,
в клубок извилин
любовью пьяною сплелись
и так и жили.

Сегодня я почти один,
и ты почти
одна, среди моих картин,
среди причин,
спасибо грянет, как прощай,
как добрый вечер,
что ты случилась горяча
в тумане млечном.

Расстёгнута ширинка облаков,
а её всё нет, весны.
Сосульками тянулось ожидание крыш,
вкус кислорода от коррозии снегов уныло отдавал
мясным.
Ты спишь ещё под нежностью, малыш.
Я охраняю сон, то взглядом, то рукой
ваяя образ.
Часы стекали по стене за плинтус,
усердно наполняя там украденную жизни полость,
знак настоящего из плюса превращая в минус.
Богиня спит… Просила не будить.
Всем ликом
пусть греет её веки тишь.
Меня проснуться раньше честь постигла.
Ты оторвись ещё под нежностью, малыш.

Полюби себя сам,
даже если противно.
В небесах отстирают ливни.

Полюби себя сам,
даже если другая
держит руками.

Полюби себя сам,
прежде чем кого-то ещё,
горячо.

Полюби себя сам,
даже если не можешь,
глядя на рожу.