Лариса Миллер: Четверг пока необитаем

Я так не хочу, чтоб учило страданье меня.

Мечтаю о том, чтоб меня только счастье учило,

Чтоб я от него хоть разок похвалу получила,

Я буду прилежней, старательней день ото дня,

Я буду следить за подвижной указкой его

На каждом уроке и не пропущу ничего.

Это лето осыпет меня лепестками,

Нежным пухом коснётся, дождём оросит,

Веткой яблони над головой повисит.

Погляди – можно счастье потрогать руками.

Да оно и само нас потрогать спешит:

Ветром ласковым волосы нам ворошит.

Не только слова, но и паузы тоже пленяют.

Они даже смысл всей ткани словесной меняют.

Они намекают на то, чего в сказанном нету.

Не только волшебным словам, но меж ними просвету

Дано убедить нас, что жить в этом мире чудесно.

Не надо слова на бумаге писать слишком тесно.

Погоди, соловей. Я спою тебе тоже,

Хоть и песня моя на твою не похожа,

Хоть и песня моя и печальней, и глуше,

Всё равно мы с тобой очень близкие души.

Я ведь тоже стремлюсь все заботы, волненья

Превратить с Божьей помощью в музыку, пенье.

А музыка нужна, чтоб вынести всё это:

И долготу зимы, и скоротечность лета,

И прочее, чего перечислять нет смысла,

Чтоб не пугали нас немыслимые числа.

Страстям благодаря, на страсти невзирая —

Всегда в земном аду живёт кусочек рая.

Я привязана к миру. О, как я привязана к миру!

И к земному укладу, и к птичьему в небе пунктиру,

И к тому, что меня веселит, и к тому, что пугает.

Ну а мир – он такой: он чувствительных слов избегает,

Хоть бывает со мной иногда удивительно нежен,

Заставляя забыть, что крутой разговор неизбежен.

Здесь на земле столько гиблых мест.

Как это небу не надоест

Землю окидывать ясным взглядом?

Небу везёт, что живём не рядом:

Мы – на земле, а оно – вон там.

Но нет предела людским понтам —

Столько всего посылаем с суши:

Боинги, шаттлы, ракеты, души.

Я хочу, чтоб меня не пускали в кино,

Потому что мне рано – шестнадцати нету,

И нельзя мне смотреть про несчастную эту

Непостижную жизнь, где безумье одно.

Я хочу, чтоб невинность мою берегли,

Ощипать не спешили пушок мой цыплячий,

Чтобы всё – от страстей до молитвы горячей —

Лишь таилось, маячило где-то вдали.

А в июньском пейзаже лопух столь разросшийся —

счастью синоним.

Если этого мы не поймём, то мы счастье своё

провороним.

Нам про это никто не сказал. Надо как-то самим

догадаться.

Утром я выхожу на крыльцо, чтобы с садом своим

повидаться

И хоть как-то вписаться в пейзаж. Я ведь тоже

подобна растенью:

Ароматом садовым дышу, обладаю и светом, и тенью.

И дышалось так сладко, и пелось,

Потому что ничто не приелось,

Всё как будто впервые, в новинку.

Дай, скворец, рассмотрю твою спинку,

Твою чёрную скромную грудку.

Не пугайся. Замри на минутку.

А летом я хочу, чтоб было лето,

А на рассвете я хочу рассвета,

А днём хочу теней и бликов дня,

А ночью ночь баюкает меня,

Наступит утро – и опять я рада,

Как будто мне лишь этого и надо.

Душу от тела легко оторвать, но не стоит.

Тело, где нету души, меня вряд ли устроит.

Да и душа, что приучена к страждущей плоти,

Будет по ней тосковать в своём вечном полёте.

А день этот летний, который недавно родился,

Он так оживлён, и так счастлив, и так нарядился,

Так весело бегает по перелескам и пашням,

Полям и лугам. Неужели он станет вчерашним?

Жасмин опять с меня не сводит глаз.