Лариса Миллер - Четверг пока необитаем

Я туда не хочу, не могу, буду пятиться.

Ну а вдруг я исчезну, а кто-нибудь хватится,

Скажет: «Где же она? У меня к ней вопрос».

Как представлю, становится горько до слёз.

И сама я так много вопросов наметила,

На которые жизнь мне ещё не ответила.

Ещё немного поглаголю

И отпущу слова на волю.

Пусть улетают кто куда.

Они забудут без труда,

Как в строчку длинную сливались,

То ссорились, то целовались.

Приснись же, приснись мне опять, Бога ради,

Не ты, так хоть чашка с краями в помаде

Твоей, хоть твоя телефонная книжка.

Я, помнишь, тебя называла «малышка»?

Хоть твой волосок золотой на расчёске.

Ношу твою кофточку прочную в носке.

Она ещё пахнет твоими духами

Chanel номер пять. О, как хочется к маме!

Вопросительный знак

изгибает спину.

У меня есть вопрос.

Значит, я не сгину.

А пока я спрошу

и дождусь ответа —

Это лето пройдёт,

и настанет лето,

Растрепав, обласкав

иву и ракиту…

До чего я люблю

эту волокиту!

Счастье, ты не покинешь меня. Я тебя приручу.

Поводок пристегнув, на запястье его накручу.

Приучу тебя к запаху дома, сманю, прикормлю.

Ты не бойся – излишними ласками не утомлю.

Хочешь, скрыв от завистников наше с тобой бытиё

Буду звать тебя с тихою нежностью: «Горе моё».

Не договаривают все:

И старцы мудрые, и дети,

Речушка в средней полосе,

Ромашка в поле и в букете.

И скрытен день, и ночь темнит,

И утро тихой тайне радо.

Сама судьба секрет хранит.

Не договаривай. Не надо.

Любое слово может стать последним,

А может стать очередным, соседним

С тем, что немного позже родилось.

Не понимаю, как мне удалось

Последнее написанное слово

Сегодня предыдущим сделать снова.

Ты столько мне слов подсказала, синица.

Мне надо бы в ножки тебе поклониться.

Тебя я рифмую и с этим, и с тем,

Как будто бы нет интереснее тем,

Как будто бы ты, желтогрудая птичка,

Ко многим вселенским загадкам отмычка.

Сыну Илюше

Ты поиграй – я потоскую

Под тихую твою игру.

Ну чем я, в сущности, рискую,

Живя на свете? Ну умру.

Но перед этим, перед этим

Наслушаюсь и нагляжусь

И со стихом, чтоб был он светел

И не банален, повожусь.

И струны тихие – подпитка.

Играй, пожалуйста, играй,

Чтоб вместо слов «страданье, пытка»

Произнесла сквозь слёзы: «Рай».

Как удивительно: всё сделалось само —

И зацвело само, и облетело,

И рассвело, позолотив трюмо

Зеркальное, и, просияв, стемнело.

Вот от поры цветущей – ни следа,

Но небо в куст растрепанный влюбилось

И, посылая чудный свет сюда,

Ни разу не запнулось и не сбилось.

Я здешних мест жилец со стажем.

Я так давно слилась с пейзажем.

Я примелькалась, я своя.

Наверно, здешние края

Жить без меня совсем не могут

И стать бессмертной мне помогут.

Рассказать, что я делаю? Время теряю.

Искупавшись в лучах, в тень густую ныряю,

Чтоб из тени в лучи золотые нырять.

О, как хочется время совсем потерять

И пожить ротозеем, зевакой, разиней,

Что балдеет весь день от бездонности синей.

Если ты музыкант, значит, должен любить тишину

И, её нарушая, испытывать должен вину,

А вернее, стремление быть на такой высоте,

Чтоб Господь подтвердил: это звуки те самые, те,

Что способны соперничать с музыкой той тишины,

Той бесценной, которой по воле твоей лишены.

Снежинки, вас тоже родили. Вы пленные.

В нарядной одёжке, но хрупкие, тленные.