Дмитрий Барабаш - Солнечный ход

Куда еще пустить пастись слова?
Быть может, в те же коридоры власти?
Но в этой топке быстрые дрова
на первый слог. Второй, конечно, будет
с изнанки шарика на елке у Кремля.
Пока он цел, в нем кружится земля
по выверенной Кеплером орбите.
Так снится мне, так снилось дяде Вите,
седому дворнику, который не метет,
поскольку и ходить уже не может —
настолько стар… Но водку все же пьет.
Что тот, что этот шар,
в любом на свете шаре
роятся все шары
всех мыслимых орбит,
и даже в тех шарах,
которыми карбид,
с водой соприкасаясь,
пенит небо.
И рифма тут как тут:
«в тени кариатид».

Мысль слово отпускает погулять.
Отец пинками гонит дочку-блядь.
Я сам себя стараюсь обзадорить,
вторыми вторить, первыми пердолить,
людьми блудить, горами городить,
из городов выцеживая нежность
распутных девок, купленных за грош.
Куда еще ты, слово, заведешь,
в какие вековые дебри бреда?
У мысли есть творительное кредо:
слова бросать на ветер, говорить.

Вот край земли. С него, взирая в даль,
я вижу горы, угли, дым и воду,
лицо Джоконды,
пыль, бетон и сталь.
В который раз накликали свободу
борцы за счастье масс,
за право мыслящего класса жить слаще,
чем предписывает ум,
за вялую лояльность мирной власти
к брожению свергателей основ.
Той самой власти, о которой прежде
радели те же, кто теперь готов
ей кровь пустить?
Чего вам не хватало?
Воды, чтоб пить и камня, чтобы строить?
Еды и книг? Открытости границ?
Лесов, морей, аэропортов, зрелищ?
Питательных для жизни пепелищ?
Счастливым можно стать, сменив ярмо свободы
на мысль.
Над мыслью власти нет, для мысли нет преград.
Спокон веков идеи, веры, моды
друг с другом борются и воли не сулят.

Бывает, что события вступают
в определенный монотонный ритм.
В нем все циклично. По большому кругу
идешь, не замечая повторений,
но чем просторней видишь гладь земную,
тем очевидней прошлые пути.
Здесь есть черта заветная, ты можешь,
пока еще ее не преступил,
найти других решений череду.
Но перейдя границу, придётся верным быть
всем прежде принятым решеньям,
путь продолжая к зримому концу.
Или искать спасения от смерти
понятной, неизбежной и простой?
Ради чего? Куда ты хочешь скрыться?
Что может быть прекрасней, чем сыграть,
по гениальным нотам эту пьесу?

У каждого взгляда есть две стороны,
но только об этом ни слова.
У каждого звука есть две тишины,
но только об этом ни звука.
Вот там, где другая у глаз тишина,
где всё затаилось внимая,
жизнь нежно лучится по кромке ума
ни капельки не понимая,
но чувствуя, словно движенье руки
по пузу беременной мамы,
плывущие мимо большие круги
в квадратно-оконные рамы,
углами которых дрожащая тень
рисует шары и узоры.
И ясен, как свет, проступающий день
сквозь темно-вишневые шторы.

Чем вид древней, тем крепче и живучей.
Что муравей, что клоп, что щитомордый змей.
Мне кажется, людей сюда на всякий случай
послали на разбор металла и камней.
Для них какой другой задачи, поумней,
придумать – тяжкий труд.
И с этой-то едва ли сумеют справиться,
пока не перебьют друг друга.
Всякий вид здесь наделен сознаньем по ранжиру.
Пусть соревнуются внутри очерченного круга,
а то начнется хаос.
Спор слона с мигающей медузой неразрешим.
Зачем же допускать?
Как человеку муравьиных вершин
не одолеть,
так муравью его высот не взять.
Встает вопрос: «Как этим управлять
многообразьем?»
Надо в каждом виде оставить лаз наверх,
за их предел,
чтоб самые пронырливые смели
идти на страх, преодолев инстинкт,
и, оставаясь тварью в бренном теле,
они в единый луч вплетать умели
лучи своих сечений, середин,
гармоний золотых и самодельных,
планеты собирающих в одну
единственную мысль. Подобием кометы,
кружащейся, как лист в ручье, ко дну.

Жизнь коротка, к сожалению, к счастью, по замыслу.
Взгляд снизу вверх открывает единственный путь.
Споря со злом, мы потворствуем сами злу
и утверждаем его, грудью идя на грудь.

Щеку подставить? Да запросто. Жизнь коротка.
Мы не заметим удара, пройдем насквозь.
Так же доходят слова до нас сквозь века.
Чистые, словно воздух и солнце,
и точные, как мороз.