Дмитрий Барабаш - Солнечный ход

Если же сделаю левой ногой
дулю, похожую на промежность,
может быть, я обрету покой
и нежность.

Таблица умножения для самоуважения
пишется хореем или ямбом.
Только материальное наше положение
зависит от евреев или янки.

И никакая лирика
не сделает нарывика
на их иноязыком кошельке.
Не будет ни косарика,
ни доллара, ни чирика,
ни зелени, завернутой в фольге.

Тут только бесконечные
продолы поперечные,
кирка, лопата и железный путь.
Из всех известных ценностей
нам одолжили вечные
и приказали золотом вернуть.

Плечами двигая стволы
и раздувая яйца,
летит комар среди травы,
в кустах заметив зайца.

Он держит острый хоботок,
как бы брандспойт пожарный.
У зайца в жилах – кипяток
и стук копытопарный.

Плечами двигая дубы
навстречу лихолетью,
летят свинцовые гробы,
как со второй на третью.

Проживший несколько эпох,
свидетель множества кончин,
я до сих пор понять не мог
связь следствий смерти
и причин.

Причинно-следственные связи,
как проститутки на показе.
И здесь, братан, как ни крути,
чем больше света – больше грязи.
Но смерти нету впереди.

Ночь сжимает пальцы вокруг фонаря.
Пространство становится гуще —
туман, как деготь.
И непонятно, где небо, а где земля —
и для чего в колоду подложен ноготь.

Сто раз передергивай —
не поменяешь масть.
Черные бубны, черные вини с червами.
Ноготь в колоде делает вид, что власть,
знает, как сдать, и владеет своими нервами.

Он чесал уши, когда ему нравились стихи.
Он выставлял вино.
Он не подавал руки
тем, кого знал давно.

Мефисто. Дядюшка сон.
Красные корешки книг.
Штаны ему шил Лимон,
Войнович его стриг.

Последний этаж. Дверь
почти на чердак.
Сколько пролистано вер,
сколько проверено врак.

Подумаешь: как бы жилось,
если б ни он тогда,
преодолевая злость
рассказывал про города,
которые все на одно
до одного лицо.
Даже ослепнешь, но
определишь родство
ощупью тонких подошв.
Улица, грязь, почтамт.
Даже когда умрешь.
Даже когда сам.

Когда ремень настоян на кремню
и точит бритву для бритья и блеска,
другой товарищ ходит по Кремлю,
как тень отца. В его ладони леска.

Он чистит зуб. И глаз кровит слезой.
И каждый шаг похож на перебежку.
А за спиной – ступня в ступню – с косой.
Не прячется и не таит усмешку.

Лучше жить позже,
когда бежать уже некуда,
и уходить – некуда,
и отступать тоже.
Когда уже все наперед ведомо
и, как говорится,
написано на роже.

Лучше жить после
великих свершений,
не имеющих отношения к тебе —
единственному.
Когда не играет роли
социальное положение
и свергнуты догмы,
возведенные в истины.

Разбрасывать крошки по подоконнику
для сальных от выхлопа голубей,
и составлять пожизненную хронику
гуманистических идей.

Тундра, братцы, тундра,
тундра, братцы, блин.
Мудрым стать не трудно —
трудно молодым.

Тундра, братцы, тундра,
тундра на душе.
Как бы мне уютно
было в блиндаже.

И легко на сердце,
и поет гармонь,
и лежит на смерти
теплая ладонь.

Послушай, дружище,
мы сделали тыщи
дорог по пустому кругу.
Ни в рвениях к славе,
ни в поисках пищи,
а просто навстречу
друг другу.

Послушай, ворюга,
измотанный солнцем,
испытанный страхом и волей,
я буду законченным самым пропойцей
под пристальным оком де Голля.

Плевать я хотел
на священные мифы,
на все галифе и лампасы.
Пусть мимо несутся
голодные грифы,
другие заметив припасы.

Мы вывернем небо
пространством для белых,
мы выставим землю для жизни.
А смерть пусть бежит
за безумием смелых
служителей зла и отчизны.

И как ни бичуй, ни корчуй,
ни высучивай —
останется с нами
все самое лучшее.