Марк Гроссман: Лирика разных лет

Полуостров Средний,
ноябрь 1952

Солнца не было два месяца,
Лишь во мраке всхлипы вьюг.
Вот оно! Хоть ветер бесится
И кипит туман вокруг.
И, прищурясь, осторожно мы
Смотрим — все тревоги прочь! —
Как над морем обмороженным,
Будто лед, крошится ночь.
Выжигают сумрак выстрелы —
Наш салют во славу дней,
В честь огня, который выстрадан
Всей душой, природой всей.
Первый луч горит над Моткою,
Пусть на миг один всего, —
Встретим песнею короткою
Жизни новой торжество,
Этот свет и воздух сладостный.
Щедрость птичьей щебетни.

Чем короче наши радости —
Тем дороже нам они.

Залив Большая Мотка,
1953

Все из синего льда,
Даже скалы — и те,
Даже в небе звезда,
В ледяной высоте.
Даже воздух — и тот —
Замутнен и суров,
Как измолотый лед
Жерновами ветров.
Глядя вдаль из-под век,
Отложив ледоруб,
На скале человек
Запахнулся в тулуп.
Он стоит, будто вмерз
В исступление льдов,
И на тысячу верст
Ни жилья, ни следов.
И на вест, и на ост
Синий сумрак и сон.
Под ледяшками звезд
Лишь упряжка и он.
Звон закованных рек
И стенание вьюг.
Но он здесь — Человек —
И теплее вокруг.

Район Капустных озер,
1953

Обвязались мы не зря
Бичевой. Нельзя иначе —
Бьются бури декабря
С бычьим бешенством в Рыбачий.
Стонет суша в тяжком сне,
Содрогаясь от норд-оста,
И несется с неба снег,
Погребая полуостров.
Мы идем, скользя по льду,
Волоча в сугробах ноги,
Засыпаем на ходу.
Даже видим сны в дороге:
Не метель, а яблонь хмель
Заметает наши сани,
И шумит тихонько ель
Над поселками саами;
Ржи живучий урожай —
Не диковина — обычай.
И летит пчела, жужжа,
В улей с доброю добычей.
…И уже довольны мы,
Снится горечь нам окурка,
И сияет нам из тьмы
Раскаленная печурка.

Полуостров Рыбачий,
1953

Он молча плакал, оттого что
В глухую, в ледяную ночь
Пришла к нему в каморку почта,
Чтоб обнадежить и помочь.
Он долго ждал минуту эту,
Она во тьме его вела,
Когда казалось, что планета
Мертва — ни света, ни тепла.
Куда-то буквы уползали,
Мелькало милое лицо,
И не глазами, а слезами
Читал он это письмецо.
Не разогреть былого… поздно…
Все позади в его судьбе.
И ветер осени морозной
Устало путался в трубе.
И было все вокруг неясно,
Толпились в памяти года.
…Нужна и все-таки опасна
Изголодавшимся еда.
Мужские слезы — с кровью вровень,
Пускай они — всего вода,
Они бывают гуще крови,
Когда в них соль почти тверда.
Мы так и этак век свой судим
Во тьме бессонниц и дорог.

Как хлеб нужна поддержка людям,
Но хлеб — он тоже нужен в срок.

1953

Ты ничего не пишешь снова…
Вот почтальон идет, шутя.
А писем нет… Когда бы слово,
Хотя бы слово от тебя.
От Каботажки до Шалима
Кричат метелицы в ночи.
А почтальон все ходит мимо
Да в окна дальние стучит.
Земля вокруг в морщинах трещин,
И не постичь уже подчас:
Не то метель над нами хлещет.
Не то она бушует в нас.
Мы зря, пожалуй, брови хмурим,
И невпопад ругаем град.
…Бушует буря. После бури —
Яснее небо, говорят.

Остров Шалим,
1953

Льняные свои колечки
В косички уже плетешь…
Спрашивают разведчики:
— Чего, командир, не пьешь?
Сегодня праздник — по маленькой
Положено всем. Закон.
А ты и не тронул шкалика,
Не раскупорен он.
— Да нет, ничего, ребята,
Дочку припомнил я.
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Поют и поют солдаты:
«Винтовка — жена моя!»

Заполярье,
1953

Своей доволен я судьбою.
Не зависть — жалость у меня
К тому, чья жизнь прошла в покое,
Вдали от бури и огня.
Какая все-таки удача —
Пробиться первым через тьму,
Палатку ставить на Рыбачьем,
В песках, у бешеной Аму, —
И, кончив дело в час полночный,
Отведав огненной ухи.
Вдруг примоститься в уголочке
И посвящать свои стихи
Дымку над домиком родимым,
Протяжной песенке печей
И тем глазам неповторимым,
В которых звезды всех ночей!