Марк Гроссман - Синева осенних вечеров

1974

Сеет изморосью осень…
Под шагами грузнет гать.
Нет, не срок еще в обозе
Старой гвардии шагать.
Торопись! Чем века меньше
До черты последних дней,
Тем желанней нежность женщин,
Жажда мужества нужней.
И когда дойдет до слуха
Шлепанье пяты босой,
И появится старуха,
Та, раскосая, с косой, —
Ты простись со светом белым,
Не в укор скажи судьбе:
Все, что мог я сделать, — сделал.
Черт с тобой, тащи к себе!

1974

Жизнь коротка, и, в буднях парясь,
Вдруг доживаем до седин.
И все ж трудись. Трудись без пауз.
Лишь труд надежен. Труд один.
Недолгий век — он наше горе,
Но славим воли торжество,
Чтоб стал твой стон — «Мементо мори!» —
Бичом безделья твоего.
И на земле суровой славясь
Трудом, отпущенным в удел,
Твори устойчивую завязь
Грядущих помыслов и дел.
Нет в жизни радости без тягот,
Но будет жить молва потом:
«Он был отменный работяга,
Своим откованный трудом.
Отнюдь не думая о славе,
Он жил для всех — и оттого
Он след в Отечестве оставил,
Запомним, граждане, его!»

1975

Когда придет мой час особый,
Вселенской выдуманный злобой,
Вином, любовью, местью ада,
Уплатой сердца табаку, —
И равнодушная лопата
Лежать устанет на боку, —
Ухватит смерть свою дубину,
Вонзит ее в живую плоть.
И я почувствую глубинно,
Как глупо выдумал господь:
Бредут во тьму былые души,
А мир из грома и огня.
Нет, он не лучше стал, не хуже, —
Он стал беднее на меня.
Не разумея это слово,
Его естественную суть,
«Он стал богаче на другого», —
Меня поправит кто-нибудь.
— Да… да… конечно… не иначе… —
Скажу я, голову клоня, —
Мир на другого стал богаче,
Он стал беднее на меня.

1975

Ворчишь порой, ночами мучась,
Гудит с устатку голова.
Такая каторжная участь —
В свой лад сколачивать слова.
Такая сказочная доля —
Услышать, ношу скинув с плеч,
Многоголосую, как поле,
Тобою вспаханную речь.
А где то поле? В поле что там?
В ином не сыщешь колоска,
Лишь, изъязвленная осотом,
Лежит болотная тоска.
Подчас и колос — лишь полова,
В нем лживый вкус, обманный вес,
Известно, что основа слова
Чужда ничтожности словес.
Иную речь отыщешь разом,
Иной глагол — года лови
Вот так же, как находят разум
На колдобоинах любви.
…Молчишь и маешься ночами,
Чтоб обрести на речь права.

Когда слова́ сильней молчанья —
Тогда лишь тратятся слова.

1976

Ах, станет сердцу жарко,
Как вспомнишь те годки, —
Родная Пролетарка,
Московские полки!
Среди дивизий славных,
Каленых добела,
Среди своих и равных
Ты первая была.
И в радости, и в горе
Всегда в ряду с братвой,
Я был твой стихотворец
И знаменосец твой.
На праздничных парадах
Живая шла скала,
Шагала наша радость,
И гордость наша шла.
И с нами Вечный город,
Державы всей душа.
Мы шли, на вязь собора
Равнение держа.
Бывало так — тирады
С ухмылкой плел простак:
— Парады, что ж — парады,
А на войне-то как?
Мы усмехались: — Шпарьте…
Работали вдвойне.
Одной из первых гвардий
Ты стала на войне!
Года бегут, и ярко
Мне виден первый полк,
Родная Пролетарка,
Знамен багровых шелк,
И молодость, и сила,
И первых строчек след,
И Родина Россия,
Которой двадцать лет.

1977

И пир без края угнетает,
И в тягость женщина, когда
Молчит и терпит, как святая
На дыбе вечного суда.
Нет, бабы спорят, как парламент,
Что утром встал не с той ноги,
И мир дерется и горланит,
Свои не пряча синяки.
Он, этот мир, совсем не робок,
И на его лице бойца
Печати местных нервотрепок,
Рубцы немецкого свинца.

1977

Порой от вздора сатанею.
Нет, это, право, не умно:
Я был вселенной, стану ею,
Как хлеб насущный и вино.
И злой дурак, и добрый гений
Мы в землю все в свой срок уйдем
Могучей плотью удобрений,
Тяжелым градом и дождем.
Мы старше. Старится планета.
Трубит во славу истин медь.
И мы исчезнем. Трудно это
Живой душе уразуметь.
И все ж с усердием педанта
Не станем зря искать ответ,
Уж коли Пушкина и Данта
Не пощадил наш белый свет.