Андрей Расторгуев - Русские истории

Поживём – поглядим, как сойдутся над нами светила
и нальётся ли будущий день несусветною тьмой.
Осторожно надеюсь, что ты за столом пошутила,
намекая, что вслед за семнадцатым – тридцать седьмой.

Упаси нас от гнева, Всевышний, на будничном торге
и желания ближнему дырку пробить в котелке…
Орден Мужества – перелицованный русский Георгий —
на слегка оттопыренном чёрном твоём кительке.

Слову поверь или телом пойди проверь:
серая крыса – очень серьёзный зверь
и по уму-приплоду, и потому,
что человеку сроду несла чуму.
В гущу былых историй и глубину
нынче добавить стоит ещё одну…

Был старичок воистину молоток,
чей мозжечок придумал электроток.
Лампу зажечь – не штука, но в свой черёд
жизненная наука пошла вперёд.
Знание лакомо, и червячок догрыз —
вслед за собаками дело дошло до крыс.

В панцирной сетке – лапою не достать —
рядом две клетки, под коготками сталь.
По алгоритму, с толком, не для утех
этих шибали током, кормили тех —
до одуренья, всласть… От чужой беды
каждая пятая в пасть не брала еды…

Автор эксперимента реально крут —
был до сего момента лишь первый круг.
Хоть и кормил обедами от щедрот,
а сердобольным не дал продолжить род.
Месяцы пробежали, что дни прошли —
прежних изъяли, новые наросли.

Заново не при детях и без помех
током пытали этих, питали – тех,
пристально и проворно вели подсчёт,
скольким сегодня горло кусок печёт.
Но без итога всяк понимал на глаз:
меньше намного, чем в предыдущий раз…

Пять поколений переменились – вжик!
Пять преступлений на душу взял мужик,
и на шестом обеде по простоте
корчились эти – истово жрали те
красное мясо и золотую рожь:
высшая раса – жалости ни на грош.

Можно ударно, коль поперёк и вдоль.
Здравствуйте, Дарвин! Сдохни опять, Адольф!
Тени забились тьмою в глуби земли,
прежние скрылись – новые наросли.
А от эксперимента и палача —
только легенда, байка военврача…
Эти, терпите – и отъедайтесь, те!
Я не любитель разных моралите,
да напоследок стоит хоть парой фраз —
вышел ли прок и с тою из высших рас?
Вроде ясна дорога, судьба пряма…
Сгрызли друг друга, выжили из ума.

Дымом жизнь уходит от земли,
да слезой вернуться норовит.
Раны вековые заросли,
да поверх, а донное болит.

Холодеет в ящике стола
дедова нагрудная латунь,
но покуда память не свела
воедино с прочими июнь.

Если мимолётные года
смогут раны те зарубежить —
сыщется у времени всегда,
чем людское сердце освежить.

Правят конторские. Черновиков навалом:
пишем на гербовой – правда, на оборотках.
Медленно движется по костяным каналам
время коротких денег и дел коротких.

Ведает Бог, каким завариться кашам
в юных, нетвёрдых ещё черепных коробках.
Разве мы раньше знали, что будет нашим
время коротких писем, друзей коротких?

Сказано было: живи и не жди иное.
Но разве кто уверен чужою правдой?
Словно Луна, поворачивается спиною
мамина поговорка: хоть стой, хоть падай…

Вот и стою пока, укрепляем то ли
страхом посмертным,
то ли семейным долгом.
Да вот ещё – не смейтесь – родное поле:
слово короткое, а на дыханье долгом.

Плотина, полотина, платина:
основа единая – плоть.
Такая накопится патина
на слове, что не прополоть
и не догадаться в обычае
козе, и ежу, и коню,
какое – из иноязычия,
какое – своё на корню.

На корни гляжу без мороки я,
хотя докопаться – хлопот…
Подумаешь, этимология —
да хоть генетический код.
Не время идти на попятную,
аларму сдаваясь до пят…
Я немец на пятидесятую,
ан русский поэт, говорят.

В крови у меня и брательника
ужились внутри ДНК
потомки тагильского мельника
и вятского межевщика,
сошлись через горы и тернии
и не разойдутся никак
крестьянин из Минской губернии
и верхнеуральский казак.