Андрей Расторгуев - Русские истории

А в новом колене заронена —
не том, что поверх сапогов —
с повадкою коми-зырянина
загадка тунгусских снегов.
Гремучее кровосмешение —
от Рейна и до Колымы…
Всем, кто мельтешит, в утешение:
да – русские. Русские мы.

Хотя утешать не умелец я,
послушайте, как наяву
работает русская мельница —
английскую мелет молву.
По мере к родимой довешивай,
ссыпая в лари-словари.
Управимся – тесто замешивай.
Иначе – суши сухари.

Не брат и не сват – а не кинь его:
не вся оборона – броня…
Когда доберёмся до Киева —
и там есть родня у меня.

Опустил монитор
непросветное тёмное веко —
от мерцания внешнего мира
устал человек…
Будто не было нас
до скончания прошлого века.
Да и века того
не бывало как будто вовек.

Мы не ждали, что время
нас будет в объятиях тискать,
но казалось – дождёмся,
простор ещё великоват…
Мы с кассет и катушек
сошли на компактные диски,
оказалось – гармонией
не угадали формат.

А взаправду, наверное,
не угодили натурой:
настроению нынешней
тысячи лет вопреки
мы отравлены странною
русскою литературой,
где летят в небесах
на горбатых конях дураки.

Даже кто не желал
надышался духовной отравы
и себя закопал
без обещанной чести и славы
в долгий ящик почтовый,
где крепят сургуч и тесьма
обветшалую плоть
невостребованного письма.
Вроде адрес разборчив,
отчётлив на штемпеле номер,
да, видать, адресат переехал,
а может быть, помер…

Те, что нас обскакали,
наверное, тоже неплохи —
просто едут земными дорогами
не наугад
да в начале пути
на крутом повороте эпохи
не стеснялись вопросом,
что делать и кто виноват.
Что везут в тороках,
почему содрогается почва?
Сохранится надолго ли
их электронная почта?

Подхлестнули, пришпорили —
тоже за честью и славой…
Пусть их едут, а мы
посидим на кургане заставой:
что как наш небывалый
да незабываемый век
оживёт и устроит
нежданный кровавый набег?

Коршун времени ходит кругами
туда и обратно,
и на тех седоках
различил я родимые пятна:
как на стороны света
лихой головой ни верти,
остаётся примета —
не будет с кургана пути.

Вот уже вдалеке
завивается пыльная дымка.
Остаётся немного
для беглого снимка-обнимка.
Не сутулься хотя бы,
а стало глазам горячо —
половецкую бабу
пойди ухвати за плечо.

Её камню как дождик
людские прощальные слёзки —
не последние мы
на степном вековом перекрёстке
и не первые мы
в череде поколенных полков,
что ложатся безвестными
на пограничье веков…

– Здесь жизнь течёт, как тихая вода,
жаль только, не впадает никуда, —
изрёк земляк, заехав по дороге
прополоскать крючки и невода.

Материки меняя и моря,
он трижды прав, такое говоря,
но с чем равняет родину в итоге,
не досказал – наверное, не зря.

Порою в монотонной тишине
она болотом кажется и мне.
А после ком подкатится к гортани:
я – словно капля в тихом океане…

За морем книжек, в дальнем уголке
застыла и моя на сквозняке
и ждёт, пока внимательный читатель
наткнётся, словно первооткрыватель.
В заморский малохоженый конец
загнал туземцев книгопродавец:
мол, в кассу не добудешь и полтины
от их аборигенской писанины…

Кто ведал про Великий океан,
покуда не явился Магеллан?
А разве до Фернандо Магеллана
не колыхались волны океана?

Где руда – не ерунда,
под берёзовыми сводами
крепостями да заводами
начинались города.

А когда родили-робили
на металле и в дыму,
по здоровому уму
разве надобны кому
«Во саду ли, в огороде ли…»?

Но, в железо не ушедшие,
пишут, словно от сохи,
полусельские стихи
про поляны-лопухи
городские сумасшедшие…

Вдохновляет и огонь
в золотой утробе доменной,
да в законный выходной
обожжённая ладонь
просит памяти иной —
деревянной да соломенной.
– Все на стройку за лопаты-топоры —
верьте, дело стоит свеч!..
Так о чём, ребята, речь?
Печь – она повсюду печь:
что в избе, что у Магнит-горы…