Сергей Кречетов - Четыре туберозы

«Мы живём былыми снами,
И без них мы тени,
Обречённые веками
На бесплодность сожалений.
Кто здесь молиться посмеет?
Здесь холодом веет!
Только в смерти, смерти милой
Станем снова ближе к Богу [131].
После смерти с ярой силой
Мы опять познаем много [132]
Скрытой правды в грубом теле.
Скажите! Молиться вы смели?

Все родились мы слепыми,
И слепыми мы живём.
Хоть и званые, — чужими
Мы войдём в Предвечный Дом.
Сердце моё леденеет!
Скажите, здесь ужасом веет?

Тот, кто Божьими дарами
Осенён щедрей других,
Пусть поспешными устами
Осенит мой слабый стих.
Вырвите ужас из сердца телесного.
Жду я ответа небесного!»

Князь умолк и весь застыл,
И дрожал он в ожиданье.
В нём угас мгновенный пыл,
Бегло вспыхнувшее знанье.

Столпились монахи вокруг,
И старца они убеждали:
«Предвечной Правды ты друг, —
Ответь ему словом скрижалей».
И выступил к Князю тогда
Старец согбенный.
Длинна и седа борода,
Лик его странен смиренный,
В очах его полуживых
Огонь, как зарница, играет.
Грозно взглянув на своих,
Он страннику слово вещает.

«Напрасно ты Бога гневишь,
От века мы знаем уставы.
И много столетий здесь царствует тишь,
Пред Богом мы правы!

Никто не входил к нам до этого дня,
Чтоб не быть нашей тайной утешен.
Он радостно жил, хоть являлся, стеня,
Святым умирал, а прежде был грешен.

Ты хочешь низвергнуть великий кумир,
Но людям без нас показалось бы хуже:
Даруем сердцам мы божественный мир,
А мир бестелесный нам, странник, не нужен.

Находит приют здесь от жгучих страстей
Кто их разлюбил или ими измучен.
Другого не нужно! Людей пожалей!
Над миром усталым наш колокол звучен».

И старец торжественно смолк,
Главу преклонив лицемерно:
Он был между овцами волк,
Но пастырь монахам примерный.

А князь на него посмотрел,
Прозреньем опять осенённый.
И понял Монах — защититься хотел, —
Нарушить хотел неземные законы.

Три раза свой нож опустил
Князь в грешное тело Монаха:
Себя же крестом осенил,
Спасаясь от вещего страха…

Отпрянули в ужасе все
И смотрят на грешное дело,
И вдруг, огневой полосе
Подобное, что-то взлетело.

Стогласно гудит монастырь:
В нём колокол гулко рыдает;
Его безобразный упырь
Крылами своими качает.

В том видя таинственный знак,
На князя бросается братья.
Не явно ли Богу он враг?
То глас неземного проклятья! [133]

На князя оковы кладут,
В тюрьму запирают под сводом.
«Преступника завтра сожгут
Пред всем монастырским народом!»

Глухая усталая ночь!
Снами больными, больными виденьями
Измучилась добрая ночь:
Сегодня прикована тяжкими звеньями
К земле земная, забытая дочь.

Ты мать не забыла, старуху печальную,
Ты чарам зловещим не веришь земли.
Зажгла ты на небе лампаду пасхальную,
Чтоб светлые тени к земле снизошли.
Ты скована снами, заботами грешными,
Но в каждое сердце умеешь взглянуть;
В тюрьму заглянула очами поспешными,
И в страхе спешила свой лик отвернуть.

Высокий, звонкий свод,
Отзвук каждого движенья,
Бесов злобный хоровод
И — мученья, и мученья!

Нет, не хочешь ты мучений,
Стонов грузных тел. —
В небесах ликуют тени,
Чертят грешному предел.

Ты всех объяла тканью нежной —
Покров единый надо всем;
В тебе нет горести мятежной [134],
Твой взор прозрачен, тих и нем.

Смело ты зажгла зарницы,
Осветила ярко тьму, —
Грозно огненные птицы
В княжью вторгнулись тюрьму.

И руки слепцов разъярённых
Застыли пред трепетным светом,
А камни в стенах полусонных
Их встретили звучным приветом.

Высокий, звонкий свод
Опустел, и бесов нет.
Их расторгнут хоровод…
Последнему утру — привет!
………………………………
О, печальный, тихий звон,
Друг ночей бессонных,
Божьей мыслью окрылённых,
Ты нам вождь, ты наш закон [135].

Ты и в княжеской тюрьме
Разливаешь блеск по плитам;
Райским светом в полутьме
По его скользишь ланитам.

Князь в молитвенном покое
Утра ждёт.
Утром кинет он земное
И к Предвечному взойдёт.