Вероника Долина - Цветной бульвар

К груди подтянувши колени
И ластами грея бока —
Идут в океане тюлени,
Покинув свое ЮБК.

Огромное темное стадо.
Почти что сухие усы.
Кто знает – чего им там надо
Вдали от родной полосы?

От береговой постоянной…
От теплых и ласковых скал.
Их след по воде осиянный —
Далекий маяк отыскал.

Маяк им ударил в затылок
Тяжелым неслышным лучом.
И берега жалкий обмылок
Остался вообще ни при чем…

Прощай, черемша и соленья.
Прощай, виноград, шашлыки.
Судьба неизвестна тюленья,
Не так уж сильны плавники.

Мечтательны круглые морды.
На шкурах прекрасный узор.
Им снились норвежские фьорды,
И Дания, и Эльсинор.

Не знали, бароны и графы,
Оставивши свой ЮБК,
Сколь мало живут там жирафы,
Едва и живут-то пока…

Тюлени пушисты и гладки.
В их взоре довольно огня.
Всплывут – и поставят палатки.
И вызовут сразу меня.

Маяк оказался бессилен,
Хотя и взорвался вдали.
Тюлени прошли, как мессии.
Они как по маслу прошли.

По морю прошли, как по мосту.
К щеке примерзала щека.
Вот так-то все трудно и просто,
Когда позади ЮБК.

Какие-то странные боли.
Так кончики пальцев болят —
Как будто порезалась, что ли.
Так, словно огнем их палят.

Быть может, в холодную воду
В домашнюю вазу со льдом?
Но, выпустив их на свободу,
Я вытащу снова – с трудом.

Горят мои бедные пальцы.
Мизинцы – те сходят с ума.
Китайцы, малайцы, испанцы,
Не знаю какая чума,

Какие верховные старцы,
Жестокие мегахрычи
Мои разнесчастные пальцы
Корежат – мычи и молчи…

Хорошая боль ювелирна.
Там нежно сверкает сверло —
В мизинцах черно и настырно,
Как золото – светится зло.

Не такие теперь заботы.
Не такие пришли дела —
Чтоб вопросы любви и свободы
Обсуждать с темна до светла.

Я боюсь рубахи позорной,
Изорвавшейся не на треть,
И прошу о трубе подзорной —
Чтобы было куда смотреть.

Нет, никакая мы не Корея.
Мы были и есть совершенно не то.
Послушайте уж немолодого еврея —
Женского пола, в красном пальто.

Нам крикнут – а мы поворачиваемся неделю.
Прикажут – а мы хаха да хихи.
Нам зиму – а тут уж давно вспотели.
Нам лето – у нас и про это стихи.

Молчать! Построиться! Дура ты, дура…
Шепчем, считаясь на первый – второй.
На черта ты нам нужна, физкультура?
Чего-нибудь повеселее устрой!

Шагать, подтянуться.
Шагать, веселиться!
О физкультурница,
Ты наш крест…
Видали вы наши постные лица?
Ну, бог не выдаст, кошер не съест.

Ничто не указ, никто не учитель.
Идти не в ногу, века и года…
И только это московский житель
Умеет делать, беда, беда.

Ленив, как котенок.
Как мышь, он жалок.
Как голубь – готов разнести орнитоз.
Для мамы – расписанный полушалок.
А маме – протезы нужны, балдос!

Когда бы знать – из какого сора…
Какого мусора и дерьма…
Какого незнания и позора…
Не знать – и ничуть не сойти с ума.

Не знаешь ты: сто раз на дню
Я с диким криком «догоню!»
Бегу, предметы хороню…
Но у него – свое меню.

Не знаешь ты – что в том бою
Он катит голову мою,
Ну, наподобие мяча,
Счастливо, долго хохоча.

Не знаешь, бедный Аладдин,
Что мы их сами же плодим…
Где лампы – там и джинны,
Ничем не удержимы.

Запретила я сердцу глухую мигрень.
Голове – непрестанную вьюгу.
Будто Врубель – рисую большую сирень
И несу ее милому другу.

Потому что – легка, глуповата, честна,
Вопрошая «о чем же ты плачешь?» —
В мой болезненный город приходит весна,
И она начинается с кладбищ.

Слушай, я не могу смотреть…
Я Тверскую прошла на треть.
Я могла бы пройти и больше.
И пройти, и не умереть.

И никто за мои труды
Мне не вынес стакан воды.
Все смотрели как на чужую…
Вот они, моих дней плоды.

Зал Чайковского, милый зал —
Стал похож на большой вокзал.
Моя площадь, мой Маяковский!
Кто-то вымел вас, растерзал.