Вероника Аркадьевна Долина
Цветной бульвар. Новые стихи
© Долина В.А., 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
2013
Замело и Мюнхен, и Чикаго.
Лыжи, санки, горка и каток.
Что другим работа, нам – во благо.
Пусть Москва припудрится чуток.
Пусть ее причешет частый гребень,
Ведь без слез смотреть уж не могу…
…У Москвы свои и Босх, и Брейгель.
Человек заметней на снегу.
Тут не ветрено и очень не противно.
Не толкаются и говорят без мата.
Здесь и живопись-то не супремативна.
Тут, боюсь, не знают Черного квадрата…
Но отзывчивы, по-здешнему пикантны.
Из еды предпочитают сыр и мясо.
И машину водят тоже деликатно…
Хоть машины тут не нашенского класса.
Но и я тут не пою, хоть не тоскую.
Не вымучиваю строчки – выдыхаю.
Тот, кто мог бы потерпеть меня, такую —
Жил бы тут, но занят музыкой, стихами…
Что же толку от империи, от Рима?
От руин его, и Тибра, и спагетти?
Все же поняли, что это повторимо…
Все уж поняли – и взрослые, и дети.
Не ценю я пылко-праздного туризма.
Тут Нормандия, мой городок соленый.
Если где-то и укрыться от царизма —
То в моей рыбачьей хижине зеленой.
Не то-не то-не то-не то-не то!
Нутро визжало, корчилось, грустило.
…Три курточки купила и пальто.
Из недешевых. Тут же отпустило.
О чем напишем мы в январской главке?
О том, как оказались сразу в лавке
Моей простой излюбленной одежной,
И не скажу чтоб очень молодежной…
Там было пальтецо
Одно из драпа —
Как детское лицо
В семье сатрапа…
Конечно, я за пальтецо схватилась…
Пока душа моя не укатилась,
Покуда не ушла шинель с прилавка,
Незримо, как перчатки, как булавка…
Как вдруг смотрю —
В соседней-то кабинке
Какие там устроились картинки!
Там старичок в очках, седой, умильный,
Глядел с любовью за своей
Двужильной,
Такие же очки,
Седины те же…
Две старые лошадки на манеже.
Так вот она в моем пальто
Стояла…
Стояла и тихонько так сияла.
И хороша была на ней шинелька,
И старичок сиял, как карамелька.
Потом пошли и тихо заплатили.
Потом глаза друг к другу обратили
И унесли пакет с шинелью серой —
C достоинством, и грацией, и верой.
Любимица моя, Эмманюэль Беар…
Какое там – Бинош, Тату и Котийяр?
Полет широких скул,
Нацелен в вечность бюст.
Таких бы поискал
И Мопассан, и Пруст.
Старик Варнье Режис,
Уж раз тебе дано…
Пожалуйста, держись,
Крути свое кино.
Где нет любви – тюрьма.
За чем же я слежу?
Затем что я сама
Себе принадлежу.
Да, было волшебство.
Я помню этот год.
Но больше – ничего
Уж не произойдет.
Как всегда, улетаю с трудом,
Позвонивши и сестрам, и брату,
И, как старый солдат Розенбом,
Восхожу молчаливо по трапу.
Но, похоже, скажу наконец
Свое слово, угрюмо и прямо.
Что Израиль? Мой мощный отец.
Что Москва? Моя бедная мама.
Не стихотворно, не стихотворенно —
Она сама плела себе судьбу.
Моя Марьфедна, мертвая царевна,
Лежала в красном маленьком гробу.
Была она никчемный богомолец —
Но книжная пречистая душа.
Флобер, Бальзак, «Московский комсомолец»,
И Жапризо – все разом, не дыша.
Пока детей питали порошками
И вспаивали серым молоком —
Она их оделяла пирожками…
Проглатывалось это целиком.
За восемьдесят было. Нам, калекам,
Ручных ее работ не сосчитать.
Таким была кристальным человеком —
Каким, подружка, нам уже не стать.
Как Баба Груша – из рязанских скотниц
И не склонила мудрой головы.
Последняя из старых домработниц
Моей неубираемой Москвы.
Не так пишу. Не столько и пою.
Так отчего ж так больно устаю…
Так мертвенно, болезненно дышу,
Как будто ворох книжек ворошу,
Лежащих на полу передо мной,
Меж изголовьем, лампой и стеной.
Зачем я так бездарно устаю,
Как будто ежедневно узнаю
Такое что-то… что не стоит знать,
Чтобы себя саму не проклинать,
Чтоб, искупав дитя, создать ночлег…
И, почитав, уснуть как человек.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу