Вероника Долина - Цветной бульвар

И разглаживали любовно,
Щебеча, как есть, поголовно.
А моя античная мама
Шла, несла себя – только прямо.

Папа мой и летал пониже,
И мечтал-то лишь о Париже.
Но Москва пустить не хотела,
Пока мама не улетела.

Улетела мама на небо —
И взять билеты бы, что ли, мне бы…
Погулять с отцом – не счастливо,
Но хотя бы – не сиротливо.

А не так, как было на деле.
А на деле – не углядели.

Я пишу это много позже.
На отца похожа, похоже.
Я сама себя укротила,
Но Москве моей не простила.

А чего я ей не простила?
Что родителей упустила.

Мой ангел.
Мы, пожалуй, торжество
Сегодня не устроим, как бывало.
А прежде, как бы время ни черство, —
Я детский день рожденья затевала.

Домашнее едва ли не кино.
Живые театральные картины.
Хотя сама заметила давно:
Все, кроме взрослых, там
Невозмутимы…

Из «Праги» было «Птичье молоко».
Из «Будапешта» – безотказный «Зденко».
Недорого все было и легко.
И никакого горького оттенка.

Мой ангел. Все. Иные времена.
Старик Макдоналдс что-то отодвинул…
Пирушек вроде стало до хрена.
Но что-то же он выгнал… или вынул…

Теперь у нас в Москве – не прежний дух.
Тебе, мой ангел, не четыре года —
Когда кругом летает светлый пух,
А мы идем в Макдоналдс,
Там – свобода!

Прости, мой милый, маме простоту.
И папе тоже. И сестру, и брата.
И бабушкину вспомни красоту.
Такие были девочки с Арбата.

На даче были, господи прости…
На даче хорошо. Кусты и птицы.
Возьми себя за шкирку, укроти.
Побудь щенком крота, его кротицы.

Включаем электричество и газ.
Чуть морщась, подметем помет мышиный.
Руины? Нет, мы не опустим глаз.
Не побежим сейчас же за машиной.

Все наклонилось. Тяжесть лопухов,
Укромные орешники да елки.
Едва отыщешь музыку стихов —
Как старые журналы спрыгнут с полки.

А их-то и придется избегать.
Все эти «Огоньки» и «Иностранки»…
Не хочется на них и посягать,
Как солью посыпать былые ранки.

Хоть небольшие… крови-то и нет.
Здесь крови нет. Но комары – на диво.
Лет через тридцать будет интернет.
А наше время было нерадиво.

Не бегать же, суставами хрустя?
Не заливать же милый дом слезами —
Когда почти что взрослое дитя
Уходит и идет сдавать экзамен…

Экзамены нелегкие в Москве.
Когда-то тоже было туговато.
Москва тебе – не завтрак на траве…
И не растительного пуха вата.

Состарилась теперь моя Москва.
Вот у меня такая же собака…
Подслеповат, но вроде голова
Работает. Работает, однако.

Экзамены… едва ли помогу.
Хоть что-то соберу ему в дорогу.
И подожду его на берегу,
Среди людей ваганьковских, ей-богу.

…Дитя пришло, почти ликуя.
Над головой его, бликуя,
Посверкивал зеленый луч.
Побрякивал в кармане ключ.

Дитя сменило майку свежу…
Уж мне казалось, что я брежу…
Айфон зажало в кулаке —
Да и исчезло вдалеке.

Таких оттенков был экзамен,
Чтобы вздохнуть под вечер:
Амен!..

Взяла таких ванильных белых роз…
Вся дюжина моя. И сверху ирис.
И вышла из ночных тревожных грез.
И небо надо мной
Висело, ширясь.

Висело, невеселое мое.
Топорщилось июньскими
Глазами.
Вот кладбище, а вот и забытье.
Прошли насквозь, но уголки срезали.

В июне есть такой приметный день,
Когда я обмираю, как мембрана.
Как от себя отброшенная тень.
Ну а коньки – пока отбросить рано.

И вот я отправляюсь – без коньков,
Но с розами, и ирисы наружу.
Такой уж это день. Каков?
Таков.
И, как всегда, я мучаюсь и трушу.

Не трусь, малютка.
Русь – она правей.
Она глядит нещипаною павой.
А ты опять о том, как соловей
Сегодня пел в кустах над Окуджавой.

..У собак легчайшая походка.
Легче, чем у бабочек, у птиц.
От братоубийства до потопа.
До размокших кружевных страниц.

От кухонных запахов – до банных.
Вплоть до аромата бельевой.
До младенцев шумных, богоданных —
Собранных в гостиной, в игровой.