Вероника Долина - Цветной бульвар

Что я утром-то обнаружу?
Злодеяний везде плоды…
Что скажу самодержцу-мужу?
Где последних носков следы?

…до свидания, синефилы.
Каждый день вдохновенный кросс…
У меня тут судьба и фильмы.
У собаки – военный нос.

Сегодня, спевши песни на Таганке —
Зимою, говорю, в последний раз,
Я, мезами, уж завтра сяду в санки
И, видимо, увы, покину вас.

Вы без меня… Прошу вас,
Не шалите.
Не трогайте руками ничего.
Кастрюлю между делом не спалите.
Сковороду тефлонную, во-во.

Без шапок из домов не выходите.
Держитесь за карманы,
За ключи.
Оставишь вас – а вы и начудите!..
Бесстрашные мои вы москвичи.

Ходите ровно.
Лучше бы – по струнке.

Паркуйтесь строго —
Если вы не скот.
Кидаете предмет —
Кидайте в лунки.
Запомните навеки
Свой пин-код.

Не тронет вас
Гаишник или стражник,
Налоговый инспектор,
Ревизор.
Держите ближе к сердцу
Ваш бумажник,
Земляк мой бедный.
Совесть и позор.

Не знаю, что тут делать.
Вверх и вниз —

Качается качель венецианский.
Приехала некстати —
Извинись…
За этот опыт,
Плоский, россиянский.

Тут некоторый все же
Карнавал.
Смеющие, жующие народы.
И кто-то это самоосновал,
Кто слышал изнутри слова
Свободы.

Тут масочная,
пудреная жисть.
Я не охотник
до последней капли.
Но если бы мне только
Дали кисть —
Я знала б все
О мартовском спектакле.

А я молчу. И здешняя вода
Зеленым светом
плещет мне неярко.
Сейчас пойду – как все.
Куда – туда,
Где все сегодня поминают
Марка.

Зачем мне эти бусы, господа?
Зачем мне гондольеры и гондолы…
Мы, мрачные, заехали сюда.
Такие и уедем – босы, голы.

Унылая советская чума.
Тяжелые восточные отбросы.
Не стала бы… но чувствую сама —
Какие даже не встают вопросы.

Ужасней всех. И – да, опасней всех.
Наследственно кривые, но – опасней.
И каждый – псих, но для своих утех
Найдет гнездо меж Истрой и Лопасней.

И как его сюда-то принесло —
Где Пегги Гугенхайм жила на воле…
Но бросил же усадьбу и село —
И взял весло, и подгребает, что ли.

А я и не умею подгрести,
Хотя и это – не к моей чести.
И с тяжким вздохом не негоцианта
Стою, таращусь на венецианта…

И не успела бабушка подумать —
Куда тебя, ей-богу, понесло? —
Как ветерок сумел в затылок дунуть,
И поднял лодку, и сломал весло.

И закружился трехэтажный зонтик,
И замер под рукой аэродром.
Когда она, шагнув за горизонтик —
Слегка качнула каменным бедром.

Сперва по-итальянски попросила —
Конечно, перепутав день и ночь.
Потом смеялась, разом всех простила.
Потом пыталась тихо звать сыноч

Ка… неудачно, вышло тихо.
Где сын, где дочь – расследовали, но
Не поддавалась старая плутиха.
А, вся в слезах, стучалась об окно.

Ей надо бы щенка, или козленка.
Или стихов побольше, без числа.
Земля крутилась, натянулась пленка.
И никого старушка не спасла.

И когда настает финал —
Надо прыгать в один прыжок.
Жили, окнами на канал —
Это было давно, дружок.

Только начали понимать
В козьем сыре, терпком вине —
А уже пора поминать.
А вот это-то – не по мне.

И не чаечный переклич,
А нечаянный в сумке ключ.
Я хрычиха. А ты мой хрыч.
Теплых мягких девушек мучь.

Увози их на тот канал.
Рыба с корочкой, хлебный суп.
Тут у нас – небольшой финал.
Закрывается летний клуб.

Как тут у нас печально непохоже.
Дом непохож на дом.
Ресто не есть ресто.
И я привыкну – чуточку попозже —
Не тыкать пальцем – все не то, не то.

Где фонари? Фонарики хотя бы?
Чудеснейшие двери под стеклом?
Где рыба, сыр? Где устрицы, где крабы?
Где ноги, налитые под столом?

Где именно что:
ночь-фонарь-аптека?
Канал дрожащий, ботик и челнок?
Тут пластик…
Тут – в Мытищах дискотека.
Мой Мандельштам.
Мой берег.
Мой щенок.