Но там же – и восстание ткачих,
Готовых лечь за каждый мужний чих.
Готовых всю себя отдать,
С чепцом —
Делимую меж мужем и отцом.
Но тут же и восстание детей…
Вот мы и дождалися новостей.
Детишки тут. Бодры как огурец.
В провинцию назначен
Жиль де Рец.
И клинопись кардиограммы,
И знаки тайные узи…
Вот жизнь одной неюной дамы.
А уж какой – вообрази.
Одно суровое коленце —
И небольшое полотенце
Подмокшее на горьком лбу…
Почти вершит твою судьбу.
Приляжем-ка, планше-планшетик.
Постыдный высветлим сюжетик.
Положенная на слова —
И не кружится голова.
Пускай же выкипает суп
И как-то сам спасается…
У Бенедикта первый зуб —
Того… И не кусается!
Теперь все будет весело,
Все будет по-хорошему.
Мое побитое село
Покроется порошею…
Уйдет проклятая чума,
Мы вслед ей кинем валенком.
Ну и окажется – зима
В аббатстве нашем маленьком.
А кто не явится, сквозь дождь и снег, во Вражек —
Пусть больше руку даже мне не подает.
Там буду я, как прежде, в ворохе бумажек.
Но и с гитарой все же. А она – поет.
…Престранная неделя, господа.
Борьба с собою.
С силами природы…
Себя восстановленье.
Соки-воды.
Средь них – одна особая вода.
Чего-то я кому-то не дала…
Одним – сказать.
Другим – рыгнуть покруче.
Над теменем печальным
Встали тучи,
И молнии – давай меня пронзать…
И не успел пройти электрошок…
Стиральная машина поспешила,
Все подсушила,
Пуговки пришила,
Белье мое —
Ну, свеженький снежок.
* * *
Какой-то ужас с нашими людьми.
Хорошими родными дураками.
И с бабами беда, и с мужиками.
Пойди-ка корвалольчику прими…
Жужжит в ушах.
На сердце дрема.
Весь день – сплошная ерунда.
Зато звонил поэт Ерема.
А он-то – гений, господа.
Воскресной вечер, тары-бары.
Московский тихий уголок.
Невнятный перебор гитары,
Уж всяк его забыл, милок.
Наш мещанин какой-то «Голос»
Глядит, размашисто плодясь.
И – ни на волос, ни на волос…
Никто не слышал отродясь
Ни Галича угрюмый рокот,
Ни Клячкина мальчиший лад,
Бачурина свирепый клекот,
Ручей новеллиных баллад…
Да ничего тут не слыхали.
Зачем мы только родились.
Зачем никчемными стихами
В руках и в списках разошлись.
Не возражайте. Мы – не баре.
Чего-то нам недостает.
Внучок играет на гитаре,
Но, к сожаленью, не поет.
* * *
Я говорю обычным языком.
Обыденным и досконально ясным.
Живи как есть.
Со мною не знаком.
Не утруждай себя
письмом напрасным.
Когда-то заградительный отряд
Стоял у нашей старой цитадели.
Он весь полег.
Хронисты нас корят —
Семью мою, – что мы
Не углядели.
Потерянный последний паладин,
Ты несмешон.
В родстве с летучей мышью.
Вспорхни с усильем —
И лети один.
Писать не вздумай.
Я все письма вышлю.
…Удивительная тишь.
И не первый день такая.
Встанешь утром, помолчишь.
Ежечасно привыкая…
Второсортная еда.
Третьесортная посуда.
То и это – не беда.
Разве скроешься отсюда,
Где асфальт пороховой…
Где взрывается ступенька.
Где гороховый, живой,
Суп вскипает, будто Стенька.
В набежавшую волну
Бросит девушку, мерзавец.
Все тут так. Бросай жену,
А не девушку, как заяц.
…Моя собака-террорист.
Она сепаратист, однако.
Но в то же время – интурист.
А в то же время – лишь собака.
Что я могу? Могу рыдать —
Какой полет, какие грани…
А все-таки предупреждать
Продюсеры должны заране…
Меж нами, неуютными людьми…
Куда лететь – неважно,
Лишь бы
Ждали…
Допустим, что сегодня —
До Перми.
А завтра, все возможно, —
В Амстердаме.
Но, стоя на обломках бытия,
Придерживая юморок дурацкий —
К тебе хочу, Нормандия моя.
Мой соль-де-мер, мой кабийо
Пиратский.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу