Вероника Долина - Цветной бульвар

Есть признаки.
Есть признаки нужды.
Моей нужды в тепле и в человеке.
Мышиное гнездо в библиотеке.
Устала мышь.
Пусты ее труды.

Есть признаки.
Но зоомагазин
Не входит в отношения с мышами.
Не делится судьбой и барышами.
Мышиный дух —
Он невообразим.

А общий грозный человечий дух
Не признаками жив,
А лишь разведкой.
Мукою костной полной вагонеткой.
Мышиною возней.
Полетом мух.

Теперь, когда мобильник сыплет трель,
Кто вздрагивает свечкой на морозе?
Возьмите венедиктову свирель.
Сыграйте на хорошей русской прозе.

Услышали божественный рингтон?
Увидели Москву мою такую?
Да, это я и мой сынок Антон
Пришли стоять на улицу Донскую.

У церкви небывалые цветы.
У нас, у лопоухих и бесхвостых,
И крылья подрастали, и хвосты.
…Там, на углу, в начале девяностых.

Коленки Толоконниковой Нади
Приснились мне.
Ей-богу же, не вру.
Да не какой-то благородной дамы…
А девочки, рожающей в жару.

Приснился темных глаз ее
Колодец.
Закушенные губы – из катар.
Прости нас, искупитель,
Инородец.
Прости нам этот
Новый Бабий Яр.

Я ортодокс. И многие инферно
Мою б хотели душу получить.
Но девочку – с башкою Олоферна
Могу еще от дряни отличить.

Все вышло из строя,
Что было в строю.
И было-то трое —
Да те уж в раю.
Ну может, четыре
Летучих души.
Им люди простили
Простые стиши.
Не стали с них брать
Непосильный налог.
Не стали искать
Им цивильный предлог.
Ведь пишет-то складно,
Поет, как струна.
Да может, и ладно? —
Решила страна.
И вымерли все гитаристы
с тех пор.
От силы-то триста.
Всех видно в упор.
Слегка ворошили
Огонь в костерке.
Неплохо прожили.
С синицей в руке.

В те времена,
Когда была я не калечка…
И не заигрывала хворь еще со мной —
Купила я себе старушечье колечко.
С отменным камушком,
Оправой и ценой.

Когда мне на море работать приходилось —
Где сеть, где рыба, где мой ялик на волне…
Оно светилось, тыщу раз оно годилось.
И много раз могло еще сгодиться мне.

Когда же надобно дурную генеральшу
Представить людям
И певичку в кабаре…
Мне надо вовремя,
А лучше и пораньше —
Сменить кольцо свое
На утренней заре.

Не то однажды спутаю,
Бедняжка.
Рыбачку с генеральшей, хлеб и сталь.
Как буду жить тогда?
Кольцо – бомбошка, пряжка.
Все – все играет роль,
одна деталь.

Что у нас тут с тобой?
Адрес – почти любой.
Воздух – настолько плох,
Что попугайчик сдох.

Что у нас там потом?
Я над сухим листом,
Ты – на пути в сапсан,
Питерский партизан.

Что у нас про запас?
Денежек – в самый раз,
Если бы не лгуны,
Взявшиеся с луны.

Кто нас сто раз спасал?
Именно он, сапсан.
Синий – как тетива.
Сильный, как вся Москва.

В двух совсем небольших словах:
Я рассохлась в важнейших швах.
Разошлися мои бока
И не сшились еще пока.

Что ж я лодку свою кляну?
А пойду-ка, переверну…
Просмолю ее всю, пока
Еще дышат с трудом бока.

Они дышат с таким трудом —
Будто тонким покрыты льдом.
Или тот, кто придумал лед, —
Мне уже дышать не дает.

В темноте, когда ни предмета,
Ни шумов, ни книг, ни людей, —
Он приходит – ни то, ни это,
Мой маленький Асмодей.

Он растерзывает утенка,
Он невинного ест козла…
И мокра его бороденка,
И морденка честна и зла.

Он журналы мои разрушит.
Уничтожит мою хурму.
А потом меня обнаружит —
Запечатанную в тюрьму.

И тогда он достать захочет
Мою голову из угла —
И топочет, рычит, грохочет —
И я выкачусь, в чем была…

Сколько раз мохнатые руки
Доставали меня во мгле…
Горловые чудные звуки —
Невозможные на земле —

Разносились…
Глаза палились —
Зеленущие, мир другой.
Так мы в утро и провалились —
Асмодей ты мой дорогой.

Внутри меня – восстание ткачей.
Буянов записных, бородачей.
Оболтусов лионских, дурачков,
Упившихся до красноты зрачков.