Михаил Антонов - Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича

Революционные перемены, происходящие на наших глазах в сфере научной терминологии, хотя и не всегда замечаемые нами, делают весьма опасным слепое употребление устоявшихся терминов [962]. «Эмпиризм» и «диалектика» – эти термины встречаются без конца, и первый из них может даже рассматриваться как более себя скомпрометировавший, чем второй, ведь эмпиризм обычно связывается со «здравым смыслом», тогда как диалектика, как кажется некоторым, протестует против него. Разве не предпринял Гастон Башляр недавно попытку связать эмпиризм с «общим знанием», а диалектику – с «новым научным духом»? И в то же время кто может забыть о радикальном эмпиризме, эмпиризме феноменологическом или метафизическом, либо даже об эмпиризме мистическом, самом древнем из всех, и кто станет отрицать, что эти виды эмпиризма представляют собой протест против искусственного обеднения содержания опыта? Протест против ограничения исследования очевидными фактами, которые на самом деле оказываются сконструированными тем же самым здравым смыслом или, иными словами, предвзятыми!

Диалектика (если оставить в стороне чисто риторическое и эвристическое значение этого термина как способа изложения своего мнения и ведения дискуссий на предметы, от знания которых, как доказывал Декарт, можно скорее потерять, чем выиграть) на первый взгляд кажется связанной либо со спиритуализмом, либо с его антиподом – материализмом, либо даже с мистикой (которая может быть теологической или иной). В этом смысле название нашей работы уже заключает в себе руководящую идею: не диалектический спиритуализм или материализм и не негативная теология Абсолютного. Если воспользоваться удачной формулой Жана Валя, речь должна идти о «диалектизации диалектики», которая бы вела «за пределы непосредственного» (которое по необходимости остается относительным) к постоянно обновляющемуся опыту бесконечной реальности, часть которого она и составляет.

Вместе с тем здесь можно вспомнить о том, что во второй четверти нашего века много говорилось об отрицательной диалектике, которая отказывается от любого синтеза и от любого окончательного решения, о диалектике, связанной либо с гуманизмом, либо с прагматизмом, либо с экзистенциализмом, либо с феноменологией, либо с принципом комплементарности, который находит все более широкое применение в сфере точных наук. И сегодня можно даже не упоминать о возрождении фидеистской и теологической диалектики.

Такова долгая история развития эмпиризма и диалектики вплоть до наших дней. С учетом этого не будут ли слишком смелыми задача переформулирования самой терминологии и попытка переориентации проблематики в рамках «гиперэмпирической диалектики»? Ответ на этот вопрос не представляется трудным. Обновление диалектики и эмпиризма в XX в. ставит перед необходимостью пересмотра доктрин. Будет ли встреча недогматизированной диалектики и расширенного эмпиризма бесцельной либо же их синтез оказывается неизбежным в ходе эволюции обоих понятий? И в состоянии ли слияние диалектики и эмпиризма способствовать преодолению тех ошибок, которые вызваны неправильной ориентацией этих концепций, приносивших до настоящего времени совершенно обратное тому, что от них ожидалось?

Начнем анализ проблематики с диалектики. Ее первым призванием является разрушение всех устоявшихся концепций для того, чтобы препятствовать их мумификации (неспособности уловить движение социальной динамики), и для того, чтобы принимать одновременно во внимание целое и его части. Вот почему диалектика, для того чтобы оказаться плодотворной, должна была быть антидогматичной, исключающей всякую, заранее оправданную, философскую позицию. Но, на самом деле, известная до недавнего времени диалектика была всего лишь апологией, «прирученной» заранее установленными догмами, прямо или косвенно украшающей конечные выводы. Этот вывод в особенности верен в отношении диалектических систем таких авторов, как Гегель и Плотин [963], – систем, основанных на эманации и мистике и в значительной степени дедуцирующихся из Абсолюта. Описывающая фазы отчуждения Бога в мире и возвращения мира к Богу, гегелевская диалектика сублимировала любое движение действительности для того, чтобы сохранить и возвести его (aufheben) в ранг живого божества, и закончилась тем, что отождествила Время, Дух, Разум, Человечество и Божество. Диалектика Плотина была более верна мистике Единого, в котором растворялись Многое и его ипостаси, демонстрируя, что «Все во всем» [964]. Эта диалектика делает акцент на важности мистического экстаза и участия, которые являются путями спасения и противопоставляются путям погибели; и поэтому данная диалектика ведет к неподвижности «существующей Вечности» (Лавелль), а человечество лишено каких-либо конкретных задач. «Прирученность» диалектики Гегеля и Плотина, хотя они и опирались на разные догмы, кажется нам настолько очевидной, что мы не видим смысла далее останавливаться на этом вопросе.