Михаил Антонов - Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича

Это возражение основано на неправильном освещении исторических обстоятельств. Совершенно бесспорно, что демократия в своем первоначальном осуществлении, и, особенно, во Франции, приняла однобокий, государственнический и централистский характер. Но весь вопрос в том и состоит, проистекал ли этот централизм от применения демократических принципов или от непреодоленной традиции монархического абсолютизма, поддержанной особыми историческими условиями (необходимость завершить борьбу с феодальными пережитками). Токвиль в своей известной работе прекрасно показал, как много элементов старого режима перешло в новый строй. Одним из таких элементов совершенно бесспорно была якобинская страсть к абсолютной централизации, в которой они были верными преемниками монархии. «La démocriatie régalienne» [королевская демократия. – фр.], как метко выразился один французский автор (М. Леруа) – и только она одна – связала себя враждой к децентрализации и общественному самоуправлению. Какие могут быть сомнения, что источник этой вражды в прилагательном «régalienne», а не в существительном «démocratie»! Достаточно напомнить, что федералистические тенденции были очень сильны в начале французской революции и на них впоследствии пыталась опереться Жиронда в своей борьбе с Горой. И самая идея «свободной общины», лежащая в основе автономной системы местного самоуправления, была впервые выдвинута на основе демократических принципов докладчиком Национального Собрания Туре и затем подробно развита Кондорсе. Федерализм и децентрализация несоизмеримо более соответствуют демократической идее, самоуправляющейся на основах свободы и равенства соборности, чем централизм и этатизм – это дурное наследие эпохи монархического абсолютизма.

Если некоторые демократические течения и идеологи (в частности, сам Ж.-Ж. Руссо) обнаружили противоположные тенденции, то это было не в согласии, а вопреки их демократическим принципам. Существенную роль здесь играло односторонне-индивидуалистическое обоснование демократии, приводившее к некоторому ее извращению. Именно через посредство механистического индивидуализма достигалось некоторое внешнее примирение между демократической идеологией и централистскими пережитками монархического абсолютизма. В индивидуалистической интерпретации соборность мыслилась как индивид в увеличенном размере, а ее самоуправление – как единая воля этого индивида, суммирующая права всех отдельных лиц. Вот почему становилось сравнительно легко сочетать самоуправляющуюся соборность с абсолютной концентрацией. Вдобавок само право толковалось чисто индивидуалистически, и не предусматривалось никаких других разновидностей права, кроме регулирующего отношения разобщенных центров («relation avec autrui» [отношений с другим. – фр.]). Поэтому принцип суверенитета права, с самого начала положенный в основу демократии, не приводил ко всем тем следствиям, которые можно было бы ожидать: он не выражал, не охватывал, не проникал собой соборную целостность, а лишь подчинял ее себе в форме единого властвующего субъекта. Чтобы демократия могла выявить все свои истинно демократические потенции, чтобы она могла изжить до конца монархическое наследие и перестать быть в какой бы то ни было степени «démocratie régalienne», чтобы она могла осуществить свою многопланность и универсальность и привести в равновесие государство и общество, – демократия должна быть очищена совершенно от индивидуалистических извращений. Для этого существенно важно преодолеть индивидуалистические предрассудки в правовой области, что должно будет привести к новому точному и исчерпывающему определению юридической природы демократии как суверенитета социального права. Этому определению мы и посвятим заключительную часть нашей статьи.

Каждая группа, каждое соборное целое является источником нового объективного права и прямым участником возникающих на его основе отношений внутри себя самого. Будь это профессиональный союз или семья, клуб или фабрика, футбольная команда или акционерное общество, государство или лига наций, из самого факта определенного объединения проистекает новое право, обладающее некоторыми особыми свойствами. Если условиться это право, выводящее свою обязательность из нормативного факта любого соборного объединения, называть социальным правом, то ему логически необходимо будет противопоставить право, связанное с взаимоотношением разобщенных субъектов, – одного лица к другому, «relation avec autrui» – право индивидуальное. Каждая группа, внутри себя живущая на основе своего социального права, вовне может вступать в разобщенные отношения с другими группами или лицами (в том числе и с собственными сочленами) и здесь подчиняться индивидуальному правопорядку.