Анатолий Королев - Влюбленный бес. История первого русского плагиата

При всей краткости и наивности этих замен, они все же придавали предложениям толику истинно пушкинской речи.

И, наконец.

Титов, упомянув несколько раз кошку в домике до пожара, после несчастья просто-напросто о ней забывает. Пушкин не мог бы забыть в описании пожара судьбу Вериной кошки. Уж что-что, а мир наших меньших братьев поэт всегда замечал с теплой сердечностью, ( на красных лапках гусь тяжелый задумал плыть по лону вод; в салазки, жучку посадив, себя в коня преобразив, шалун уж заморозил пальчик и т. д.) что ж, любезный читатель, кошка в нашей повести от огня спасена.

Итак, повторю, «Пиковая дама» стала матрицей (и отчасти трафаретом), по которой мной производилась правка титовской записи.

«Влюбленный бес» – был рассказан на пять лет раньше, чем написана «Пиковая дама» (1833), но и после кражи Титова Пушкин не отказался от нескольких любимых мотивов, которые позже восстановил в «Пиковой даме».

Например, лейтмотив столбняка героя перед домом судьбы:

«Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенного времени. В десять часов вечера он уже стоял перед домом графини. Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы были пусты. Изредка тянулся Ванька на тощей кляче своей, высматривая запоздалого седока. – Германн стоял в одном сертуке, не чувствуя ни ветра, ни снега… Швейцар запер двери. Окна померкли».

А вот похожий исток этой же ситуации из пересказа Титова, где Павел в нетерпении караулит минуту свидания:

«Не успело смеркнуться, как он уже бродил вокруг дома графини; не принимали никого, не зажигали огня в парадных комнатах, только в одном дальнем углу слабо мерцал свет: «Там ждет меня прелестная», – думал про себя Павел, и заранее душа его утопала в наслаждении. Протяжно пробило одиннадцать часов на Думской башне…»

Так же в пересказе Титова мы обнаружим и сцену видений героя, которую позже повторит Пушкин в «Пиковой даме».

Читаем в «Уединенном домике…»:

«Распаленной его фантазии бессменно предстояли черные, большие, влажные очи красавицы. Они сопровождали его и во время сна; но сны, от предчувствия ли тайного, от волнения ли крови, всегда кончались чем-то странным. То прогуливался он по зеленой траве; перед ним возвышались два цветка, дивные красками; но лишь только касался он стебля, желая сорвать их, вдруг взвивалась черная, черная змея и обливала цветки ядом. То смотрел он в зеркало прозрачного озера, на дне которого у берега играли две золотые рыбки; но едва опускал он к ним руку, земноводное чудовище, стращая, пробуждало его. То ходил он ночью под благоуханным летним небосводом, и на высоте сияли неразлучно две яркие звездочки; но не успевал он налюбоваться ими, как зарождалось черное пятно на темном западе и, растянувшись в длинного облачного змея, пожирало звездочки».

В «Пиковой даме» Пушкин повторит и сцену сновидений героя, чрезвычайно важную для понимания высшего смысла петербургской истории:

«Тройка, семерка, туз – преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз – огромным пауком».

В одном предложении перед нами проходит путь человека из загадки сфинкса, заданной Эдипу: утром он ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех.

Юность – пышный цветник, зрелость – узкие врата участи и финал – огромный паук, Провидение, всепожирающая смерть.

В «Пиковой даме» есть прямой намек на роковую судьбу Эдипа.

Сын (в сцене похорон графини мелькает фраза, что Германн побочный сын покойницы) так вот, сын мечтает стать любовником своей матери.

Если матрица «Влюбленного беса» состоит из диады.

Два влюбленных героя: Павел и Варфоломей.

Семья вдовы: мать и дочь.

Сон: две звездочки, две золотых рыбки.

То в основании «Пиковой дамы» положена уже триада: три карты: тройка, семерка, туз; треугольник героев: Германн, графиня и Лиза; три игрока, посвященых в тайну Сен-Жермена: графиня, Чаплицкий и Германн, «три злодейства на душе» Германна.

В чем разница между парой и тройкой?

Диада, положена в основание всей христианской теологии.

В комментарии к «Пармениду» у Плотина можно прочесть, что он мыслит божественное Единое как в себе различённое единство двух начал: Ничто и Бытия, как чистой актуальности. Слияние Ничто и Бытия в Едином и есть бытие Бога. Таким образом, следуя за философом, мы видим, что на стадии диады мир раскрыт и способен к творению и развитию.