Анатолий Королев - Влюбленный бес. История первого русского плагиата

Пожалуй, все.

Нет, не все… есть один эпизод, который я долго хотел просто вычеркнуть и все же оставил.

Получив любовное письмо от графини, беспечный повеса Павел вдруг расчетливо прячет письмо в шкатулку с мыслями о том, что, мол, теперь она в его руках – если красавица откажет в свидании, он пригрозит придать письмо огласке и все равно добьется любви.

Этот шантаж вовсе не в духе простодушного Павла, в котором заметны черты будущего героя капитанской дочки Петруши Гринева, а в дядьке Лаврентии мерещится будущий дядька Савельич.

Скорее всего, это единственный эпизод, лично сочиненный самим Титовым!

Тут видна вся низость этого светского негодяя, который решился обокрасть Пушкина и ханжески явился к нему под мас-кой смирения, а на самом деле шантажируя позой показного раскаяния аристократизм поэта и бессовестно злоупотребляя его честью.

Что ж, оставим след когтя влюбленного архивного беса на пушкинской странице. След шантажиста.

Итак, кое-что я специально не вычеркнул.

А кое-что даже добавил, правда, чуть-чуть, но без этих добавлений как суп без соли и мясо без перца… Тут образчиком стала смешная история с бравым пожарником в финале ВБ. Настроившись на нотки юмора, я кое-где тронул выправленный рассказ смеховым ауканьем с тем как бравый капрал после пожара живописал в шинках встречу с рогатым.

8. Наконец, я решил выстроить повесть в соответсвии с пушкинским Планом ВБ, где красноречиво стоит пушкинская дата указанных событий:

Пушкин ничего не делал случайно.

Концентрация его рассказов равна роману.

Так и тут. 1811 год. Эта дата стоит неспроста, неспроста грехопадение Павла и потуги влюбленного беса вкупе с финальным пожаром поставлены Пушкиным прологом к нашествию Наполеона и пожару Москвы. Во вселенском эпизоде из судьбы французского исправителя мира Пушкин видел созвучие с частным случаем, который случился в Москве (Петербургом она стала позже), с тем, как один бес решился свернуть с проторенных путей, и что из этого вышло.

Наполеон тот же влюбленный в столицу бес, бес, очарованный видом старой столицы с вершины Поклонной горы, где император напрасно поджидал бояр с ключами. И чем кончился этот восторг завоевателя – пожаром, космическим пепелищем.

У Титова ни слова нет о Наполеоне.

Думаю, у Пушкина в устном рассказе это имя мелькало, но оно было не услышано (отвергнуто) плагиатором, который, думаю, не желал видеть в Наполеоне такого же беса, как петербургский черт, только рангом выше, а силой страшнее.

Короче, я на свой страх и риск, вернул Наполеона на страницы рассказа, руководствуясь исключительно чувством осознанности пушкинской даты. Так, первый раз Наполеон мелькнул в эпизоде первого приезда Варфоломея в дом Веры, где зашел разговор о предстоящей войне с французами и второй раз в финале повести, в заключении, где наш Павел видит пожар Москвы. Герою у Пушкина всегда чрезвычайно важно видеть развязки событий. Так Гринев оказался на Красной площади, где был казнен Пугачев и тот узнал его в толпе у эшафота и даже кивнул головой, которая через минуту была в крови показана рукой палача народу. Такой же развязкой – пожаром Москвы – отмечена история нашего Павла. После такого и умереть можно.

Кроме того, Титов совершенно не видит, что Павел стал жертвою черта.Вот куда скрылся Варфоломей, – увы, черт поселился в душе несчастного юноши. Перечитайте эпилог, Павел явно одержим бесом. Отрастил бороду и волосы как священник (род тайного кощунства, черт в попе), подписывается престранным именем, кидается на прислугу… точно так же Германн, сошедший с ума, в психиатрический клинике воображает себя Пиковой дамой, каковая выкрикивает на весь свет секрет трёх карт: тройка, семерка, туз…

Овладев душой Павла, Варфоломей окончательно сводит юношу в гроб.

И еще.

Странно, но, упомянув в письме к другу дипломату пушкинскую деталь о том, что черти игравшие в карты у графини Настасьи-чертовки, зачесывали рога под высокие парики, деталь восхитившую слушателя, в своем пересказе Титов почему-то эту деталь опустил.

Что ж, с тем большим удовольствием мы ее восстановили.

И еще.

Перечитав прозу Пушкина, я выписал ряд пушкинских фраз, которые годились для моей затее, и могли лечь заплатками на титовское рубище. Например: «кровь моя закипела»; «ты лжешь, мерзавец, вскричал я в бешенстве»; «горячий лоб к оледенелому стеклу»; «удвоил внимание»; «да, чёрта с два!»; «с адской усмешкою»; и прочие мелочи, каковые расставил в повести.